Реки Вавилона

От неожиданности Бекер даже сломал кончик карандаша.

— О-о-о… — Звук стрельбы, похоже, усилился, и Бекер поднял голову. Через стекло кабины ночь казалась еще более пугающей, более ужасной и зловещей, чем была на самом деле. Вообще весь ужас, который ему пришлось наблюдать, Бекер видел через плексиглас, и теперь с плексигласом у него ассоциировалась опасность. И смерть. Когда он смотрел сквозь лобовое стекло автомобиля или даже оконное стекло дома, у него сводило живот, и Бекер до сих пор не мог понять, в чем же тут дело. Интересное открытие, но немного запоздалое. — О… Это… я…

— Что вы пишете… Давид… могу я вас так называть?..

— Да, разумеется. — Он закрыл блокнот. — Это бортовой журнал.

Мириам наклонилась к нему.

— Бортовой журнал? Вы хотите сказать, что записываете все события?

— Да, но очень коротко.

— Можно мне посмотреть? — Мириам протянула руку, и Бекер передал ей журнал. Она откинулась на спинку кресла, открыла журнал и принялась перелистывать его, выборочно читая записи. «16.02: Переключился на зап. част. Ген. Ласков передал последнее сообщение: E-2D будет продолжать следить за нами. Ласков решил не применять ракеты „Феникс“, чтобы не задеть нас. Истребители уходят». Мириам пролистнула еще несколько страниц. «18.31: Полет завершен. Гесс мертв, ему разбило голову кирпичом, пробившим лобовое стекло во время рулежки. Пилоту следовало раньше поднять защитный щиток, предвидя катастрофу при посадке. Возможно, это предотвратило бы смерть Гесса». Она несколько секунд смотрела на последнюю запись, потом закрыла журнал и подняла голову, натянуто улыбнувшись. — Нас называют людьми Книги или книжными людьми. Написанное слово объединяет нас еще со времен образования Диаспоры. Странно, что больше никто не додумался вести хронику событий нашего пребывания здесь.

— Ну… — Бекер отыскал окурок сигареты и закурил. — Это трудно назвать хроникой, миссис Бернштейн…

— Мириам.

Бекер замялся.

— Мириам, это просто моя работа…

— Но в этом-то все и дело, Давид. Это всегда чья-нибудь работа. Писателя. Хранителя книг. Ученого. Капитана корабля. — Мириам наклонилась к нему. — Я не могу убеждать вас в вашей собственной значимости, но очень советую вам спрятать этот журнал.

— Думаю, это хорошая идея.

Мириам нерешительно протянула журнал Бекеру.

— А вы не будете возражать, если я посижу здесь немного и запишу мои собственные соображения по поводу происшедших событий? Я постараюсь не занять слишком много места в журнале.

Бекер через силу рассмеялся.

— Занимайте столько места, сколько хотите. Думаю, я только что сделал свою последнюю запись.

— Спасибо. А у вас нет копирки? Мне бы хотелось иметь копию того, что я напишу. Мы можем зарыть журнал, а копию моей записи спрятать в самолете или в другом месте.

Бекер нашел в своем планшете лист копирки.

— Журнал должен остаться на борту самолета, а вашу копию мы можем закопать.

— Хорошо. — Мириам взяла копирку. — Спасибо.

— Только учтите, никто не прочитает ни журнал, ни вашу копию.

Мириам подняла взгляд на Бекера.

— Равенсбрюкская молитва была написана на клочке бумаги, Давид.

— Похоже, эта молитва много значит для вас.

— Да. — Некоторое время Мириам не отрывала взгляда от лобового стекла. — Мне сказали… что моя мать умерла в Равенсбрюке. Поэтому мне нравится думать, что, может быть, именно она написала эту молитву. — Она заговорила тише, и голос ее стал едва слышным сквозь шум ветра и грохот боя. — Когда-то слова имели для меня огромное значение, но теперь для меня имеет значение только то, что у человека, написавшего эту молитву, была вера. Вера в то, что эту молитву найдут, что после всех этих ужасов в мире останутся свободные люди, которые обнаружат для себя что-то ценное в словах этой молитвы. И она сохранилась на клочке бумаги, хотя автор, наверное, погибла. Люди произносили слова этой молитвы миллион раз. И ей суждено пережить и будущие ужасы. — Мириам снова улыбнулась Бекеру. — Книга Бытия изначально была написана сажей на папирусе, Давид. И, если бы эту первую летопись составлял человек вроде вас, мы никогда бы не знали, как создавался наш мир.

Бекер выдавил из себя улыбку.

— Это уж точно.

— Ладно. — Мириам взяла у Бекера карандаш, склонилась над журналом и принялась быстро писать на иврите.

Внезапно она подняла голову, в глазах ее стояли слезы.

— Молитва действительно много значила для меня, но теперь она значит очень мало, потому что призывает к прощению… призывает подставить другую щеку. Человек, написавший ее, подвергся ужасным испытаниям, но они не сломили его. Я тоже подверглась здесь испытаниям, конечно, не таким суровым, как, скажем, вы, и не таким, как в Равенсбрюке… И теперь я не приемлю всепрощенчество. На самом деле я даже рада, что все так обернулось. Я выстрелю в первого же вражеского солдата, который сунется сюда. И если в результате моих действий появятся вдовы, сироты, горюющие друзья или родители лишатся детей, мне будет жаль этих несчастных людей, но не более. Вы понимаете? Наверное, это звучит ужасно?

Бекер покачал головой.

— Око за око.