Рекламный ролик

«По возрасту вполне он, эко, пузан, умял шоколадку… Нет, не он, в нашей породе подобных толстяков не бывало… Может, больной, гормоны, впрочем исправимо, год бега, потом гантели — сможет колошматить весь двор… Брови бабушки Насти, рот жены, конечно, жаль имя не спросил, сейчас как спросишь, сразу насторожится…»

На окуляр бинокля заполз клещ, Дягилев встал и в несколько шагов достиг мальчишки, закашлялся.

— Не могу, слушай, голова чешется, клещей нацеплял — поищи, потом я у тебя, — присел Дягилев перед толстяком.

Тот, обескураженный натиском, послушно зашевелил его густые, пропыленные кудри.

— Этот? — мальчишка держал на ладони клопа-черепашку.

— Тьфу, брось! Энцефалитный маленький и красный, не показывала разве воспитательница? Гамма-глобулин-то хоть есть у врача? — Дягилев жадно изучал голову толстяка.

Он сдернул с него тельняшку, ощупал взглядом каждый сантиметр кожи. Родимого пятна на левой лопатке не было.

— Зовут как? — бесцветным голосом спросил Дягилев.

— Леня Калюжный, — смутился толстяк, торопливо заправил тельняшку под шорты.

— Вот что, спасибо, потопал я. Гульну по лесу до конца сончаса.

— Дядя, посидите, а? У нас в лагере всего пять ампул гамма-глобулина, нас из-за клещей даже на рыбалку не отпускают! Егишев с отцом окуней нагреб ведро! В лес только с родителями, под их ответственность! На гарях в заповеднике землянику гребут ведрами! — обреченно завопил толстяк.

— Потом, Леня, потом… — вяло отмахнулся Дягилев. Впервые задумался о том, какой же мукой обернется ему встреча с сыном…

…В лесу темнели там и тут старинные копи — ямы глубиной в рост человека, некогда прямоугольные, а ныне обвалившиеся, устланные ковром ядовито-зеленого мха, запорошенные палым листом и сухой хвоей. Иногда попадались и совсем крохотные копушки, явно не принесшие удачи безвестному горщику — добытчику самоцветов. Будучи мальчишкой, Дягилев наизусть знал со слов бабушки Насти, какие цветы сопутствуют горным породам, таящим самоцветы. Сейчас же он не мог припомнить названия ни одного цветка из тех, что дремотно желтели, голубели и белели вокруг древних, забытых ям.

Дягилев замер: по самому гребню сланцевой гривы кралась от сосны к сосне крупная лисица. Вот она замерла на миг огнистым изваянием — солнце высветило каждый волосок на вздыбленной шерсти — и вдруг неумолимым прыжком хищника метнулась на дно копи. Подбежав, Дягилев увидал, как глухарка с откушенной головой пытается взлететь, а лисица игриво осаживает ее лапой. При появлении Дягилева лиса предостерегающе тявкнула, с носа зверя падали капли густой, теплой крови. Дягилев метнул в лису груздь, спрыгнул на дно, раздраженно выкинул тушку птицы за лапы наружу. С горечью подумал о том, что окажись он свидетелем подобной драмы лет пятнадцать назад, восторженных впечатлений хватило бы на полгода!

Очевидно глухарка выклевывала мелкие камешки из стены копи: корни сосны, переплетенные, словно клубок сытых полозов, раскрошили за сотни лет гранитную твердь. Дягилев втиснул между корней друзу дымчатого хрусталя и замаскировал ее шапкой мха. Конечно же он сначала измучает сына плутаниями по бесконечным сосновым гривам и жутковатым гарям, по топким курьям озер и буреломам, враждебным даже к зверю. Они вдвоем, как самые закадычные дружки, дотошно исследуют все порожние копи, повстречающиеся им на пути. Зато потом какое изумление отразится на лице сына, потном и грязном от раздавленных комаров, едва смахнет он с корней шапку мха! Всю жизнь сын будет благодарен ему за эти минуты, как сам Дягилев благодарен бабушке Насте за первое свидание с тайгой, двадцать лет прошло с тех пор, да, точно, двадцать один год…

Помнится, дело было на Таганайском хребте, под Откликным гребнем, неукротимые пики которого царапают животы тучам, вечно сумрачным и бесконечным, под стать миллионам елей в тамошних краях. Помнится, в тот август Откликной гребень тоже курился дождевыми туманами, в палатке было холоднее, чем на улице, а семеро дворовых друзей, предводимые бабушкой Настей с горящим взором подвижницы, усердно рыли бездонные копи в поисках гранатов-пиропов чистой воды. Стоило бадье, полной грязной жижи, появиться на поверхности, как шесть разных рук разом ныряло в нее: каждый из старателей с прикрытыми от наслаждения глазами вышаривал в жиже заветную щетку кристаллов, не забывая при том ущипнуть наглую руку соседа. Седьмой горщик — крот, обреченный рыть на благо коллектива, — верещал со дна копи:

— Первая щетка, чур, моя! Первая, чур, моя!

— Твоя, твоя… — насмешливо отвечал Саша Дягилев, пнув порожнюю бадью. В суетливой дележке жижи и дальнейшем поиске мелких зерен через лупу он уже не участвовал. Сашу интересовал только крупный образец чистой воды, ибо в коллекции, подаренной ему бабушкой Настей, непрозрачные пиропы были.

Дягилев усмехнулся: случись сейчас баловаться камешками, без колебаний пригнал бы к Откликному гребню трактор «Беларусь» с ковшом и в считанные часы распластал склон, но двадцать лет назад сама мысль об этом показалась бы кощунственной…