Рекламный ролик

Отсыпался Дягилев у себя в отделе — за кульманом. Разработку индивидуальных проектов курортных зданий ему, конечно, не доверяли, а лишь поручали привязку типовых. Порой Дягилеву хотелось сорвать кулон с шеи Лейлы — расколоть его молотком или запечь в хлебе, как некогда бабушка Настя запекла аметист в куличе: камень из фиолетового стал золотистым.

Дягилев искренне недоумевал, почему Лейла не изменяет ему с местными владельцами виноградных участков, сулившими ей и черную «Волгу» и сердце в придачу. Раз не выдержал в очередном приступе ревности — спросил ее об этом. Лейла в оправдание не проронила ни слова, а только неуловимо коснулась пальцами колючей щеки мужа, и он смущенно умолк.

Постепенно Дягилев научился различать оттенки молчания Лейлы. Когда он обрушил на нее известие о том, что вряд ли сможет стать отцом долгожданного ребенка, молчание согбенной Лейлы говорило красноречивей всяких слов. Тем не менее Лейла в тот же вечер начала вязать ему давно обещанный джемпер. С того вечера величавое молчание Лейлы все чаще и чаще становилось непосильным для Дягилева. В такие минуты он, отшвырнув журнал «Здоровье», включал на полную громкость осточертевший телевизор или настойчиво, почти сердито, убеждал Лейлу в своей любви к ней.

В разгар курортного сезона поклонники из приезжих атаковывали Лейлу в больнице, плотным кольцом обступали на пляже, машинами теснили к обочине прямо на глазах Дягилева. Он вроде и попривык к подобным шуткам: глупо было бы всякий раз затевать драку. Но странное дело: Дягилев теперь гораздо раньше терял Лейлу из вида, если она заплывала вдоль лунной дорожки к горизонту…

О верности Лейлы Дягилеву сластолюбцы городка разносили непристойные анекдоты. Дягилев смирился с этим: он попросту не слышал сплетен, их для него не существовало и все тут! Но странное дело: Дягилев уже, как ни пытался, не мог расслышать в плеске прибоя потаенный музыкальный ритм…

За девять лет жизни с Лейлой Дягилев не написал ни одного письма жене и сыну, оставленным на Урале. Но странное дело: он, оказывается, начал забывать и черты лица бабушки Насти…

Если очередной поклонник присылал Лейле акварельный автопортрет, она без колебаний сворачивала из портрета кулек под арбузные семечки. Ящик под столом в зубном кабинете Лейлы был набит кульками с фруктами, яркими упаковками из-под лекарств, подобранными на улице игрушками. Прежде, чем сверлить трехлетнему пациенту зуб, Лейла бесшумным жестом фокусницы вручала крохе подарок. Отцы жадно глазели в щелочку двери не столь на своих страдающих детей, как на смуглый лик Лейлы с выпуклыми зелеными глазами. А Дягилев на последние деньги покупал в художественном салоне акварельный пейзаж, только ярче и гораздо больших размеров, чем портрет поклонника. Услыхав вместо восхищения терпеливый вздох Лейлы, готов был разорвать пейзаж в клочья.

Если спасатель санаторного пляжа, мускулистый, кобелистый, норовил одарить Лейлу связкой подбитой им кефали, Лейла неумолимо предупреждала: «Скормлю коту». Дягилев же в свою очередь не успокаивался до тех пор, пока не приносил Лейле дюжину форелей, собственноручно пойманных им в верховьях горной речки…

Однажды в горах угодил под свирепый буран, заблудился, просидел несколько часов на ледяном камне, серьезно заболел. К врачу-урологу долго не обращался, страшась, что слух об интимной болезни дойдет и до Лейлы. Ведь намекни ей хитренько тот же уролог (наверняка тайный поклонник!), и Лейле ничего не стоило бы взять из регистратуры лечебную карту мужа. Почему-то Дягилев охотно верил в подобную бестактность жены, хотя и злился на себя за эту, чернящую Лейлу, мысль.

Собственно сильных физических страданий болезнь не принесла, да и профессор областной клиники успокоил: мол, главное — упорство в лечении, со временем, глядишь, и понесет она от тебя. Лейла стала еще молчаливей и ласковей, чем прежде, а полыхание топаза меж ее смуглых, туго налитых, солоноватых от морской воды грудей воскресило бы к жизни даже мертвого. Но Дягилев ловил себя на том, что неизменно подсчитывает свои ничтожные победы над ней, хотя Лейла долгим благодарным поцелуем выдавала их за великие. Дягилев, однако, не верил, спешно самоутверждался снова и снова… Клял себя последними словами, ведь не посиди он тогда на камне — и не заболел бы. Десятилетний сын, недотепа, тоже, наверняка, сиживает на валунах. Предостеречь некому…