Рекламный ролик

Сегодня Костя пообещал дружкам объяснить назначение широкоугольного объектива и телеобъектива. А так как прикасаться к волшебному стеклу нестерильными руками нельзя, он шуганул Олега Павловича отмывать цыпки на руках. Олег Павлович старательно трет руки глиной, потому как деньги, порученные ему на мыло, истратил на Другое…

Костя провел смоченной одеколоном ваткой по пальцу.

Гарькавый тотчас облизнул палец.

— Ты, Олег, как и не понял меня… Стерильные по-твоему руки? Мыло вместо водки чаще покупай! — не удержался Костя, вспомянул былое.

Пристыженный ученик третий раз повторяет процедуру в ледяном ручье. За последствия для себя Ивин спокоен и оттого малость наглеет… Сейчас Гарькавый, что ручной теленок, сейчас с него ангелочка можно писать…

Суть Гарькавый схватывает сразу, но Костя, войдя в долгожданную роль, строго экзаменует его.

— Нужно тебе охватить все пространство палатки, каким объективом будешь снимать?

— Я те пацан, что ль? Широкоугольником, конечно.

— Ну, а глухаря понадобится снять на елке, тогда каким? Он, знаешь ли, близко не подпустит.

— Ты маленький, что ль? Телеобъективом, конечно!

— А медведь на тебя выпрет, тогда каким?

Гарькавый задумался. У Грини морщины на лбу тоже собираются в гармошку. Хоть ни хрена и не понятно Грине из того, что Костя наворочал языком, но за мозги киношные он его сейчас — ух! — уважает…

— Смотря зачем нужен, — откликается Гарькавый. — Коли частью пейзажа показать, тогда широкоугольником.

— Если? — наводит учитель ученика на правильную мысль.

— Если пейзаж того стоит, конечно, — облегченно выдохнул Гарькавый. — Может, он в серых скучных кустах ворочается — какой смысл? Лучше одну пасть выхватить телеобъективом!

Неожиданно Гарькавый прервал хриплым от волнения голосом.

— Хорош на сегодня…

— Твоя власть, — зевнул Костя.

Реванш за дневные унижения им взят: нервы Гарькавого раскалены азартом и слушать дальше тому просто невмоготу. Сейчас Гарькавый жаждет одного — убить невыносимо мучительное время до рассвета. На рассвете он выманит у Кости кинокамеру и на практике — досыта! — будет сравнивать углы захвата пространства разными объективами…

Упругая тропа, запорошенная квелым после заморозков листом, четыре дня серпантинила по склонам, а к вечеру раскисла в заболоченном распадке. На осклизлых, неверных под ногой бревнах пьяного Гарькавого и вовсе швыряет из стороны в сторону. Черпая сапогами зловонную с нефтяной пленкой жижу, он лишь равнодушно матюкается и, не переобувшись, ковыляет дальше. Грязь с чавканием пузырится из-за завернутых голенищ.

Судя по тому, что скалистый отрог развернулся в цепь отдельно маячащих скал, тропа плавно повернула. От скалы к скале лениво машет крыльями незнакомая птица. Рваные гребни над дремучим еловым частоколом будоражат Ивина своей хмурой первозданностью. Однако придирчивый глаз профессионала безжалостно погасил нахлынувшее настроение: серятина свет, не та точка съемки… По-настоящему панораму вокруг скал нужно крутить с вертолета и лучше на восходе солнца: оплавленные первыми лучами грандиозные останцы величаво покружатся над туманным еще дремотным лесом. Только таким кадром и можно удивить зрителя, избалованного панорамами африканских саванн, швейцарских Альп. Удивить на пять минут… Месяц своей единственной жизни Костя должен принести в жертву зрителю, которого и в лицо не знает…

А зачем? — впервые задумался Ивин. Ведь, благодаря и кино, зритель нынче развратился, родной березняк ему уже скучен, вот джунгли с крокодилами — это да, щекочет нервы! Пока… И не выключит зритель телевизор — ящик магический, заменивший ему икону, ради того, чтобы липу под окном посадить! Ах, коварная это обманка — вопль о всемирном экологическом кризисе — дает повод часами трепаться о судьбе планеты, хотя газон возле дома можно вскопать за сорок минут…

Сам Костя так и не научился раздваиваться на озабоченного поисками кадров профессионала и просто любителя природы, который в свободное от съемок время наслаждается осенней тайгой. Угодный зрителю кадр вынуждал Костю даже на кратких привалах не беззаботно валяться, покорясь обаянию сухо голубевшего в те денечки над всей Сибирью неба, а сосредоточенно сортировать гирлянды облаков на зрелищно эффектные — для съемок — и бесполезные.

Но самая обидная нелепость заключалась в том, что пахнущий прелью безыскусный пень, чахлая осинка на вырубке, затекающие бурой жижей следы от сапог Гарькавого — простенькие кадры, действительно волнующие душу, — на экране смотрелись бы удивительно безлико, скучно!

«Привезти им на фестиваль березовый чурбан да ведро болотной жижи. Вот и попробуйте, полюбите такой Россию… Колорит им в цвете выдай! Коты жирные!» — со злостью подумал Ивин о том самом зарубежном зрителе, работа на которого еще недавно льстила его самолюбию и, как мыльный пузырь, раздувала авторитет в собственных глазах.