Рекламный ролик

Если льстивый и одновременно способный обидно куснуть словом Гарькавый страшит Костю, то все попытки Кости найти общий язык с безобидным увальнем Гриней кончаются, увы, одинаково: Гриня упорно отмалчивается. Так чутко молчит вышколенный пес, который с прытью исполнит любую прихоть хозяина, но и ухом не шевельнет на чужой приказ.

С просьбой поколоть дров неумеха Костя может пританцовывать вокруг Грини хоть час, пока наслаждающийся потехой Гарькавый не процедит сквозь зубы: «Гринюшка…»

Тогда Гриня берет, вернее, выхватывает топор из рук оператора, в соловых глазах его клубится тяжелая неприязнь. Точит затупленное Костей лезвие, надежней осаживает топор на размочаленное топорище… Потом целится, целится, левый глаз его дергает нервный тик, и, яростно рыкнув, приседает над поленом. Полено страшного удара не терпит, разлетается на смолистые с черными глазницами сучьев половинки. Забыв и про сволочь Гарькавого, и про обмылка этого — второй топор запортачил! — пластает Гриня поленья, словно заготавливает дрова семье своей на зиму, краснощеким дочуркам в платьицах в горошек.

«Что им во мне не нравится?» — недоумевает до горькой обиды Костя, складывая за Гриней дрова в поленницу.

Вскоре Костя убедился, что Гриня и с Гарькавым не особенно разговорчив. На обеденных привалах, когда вместо супов тот перво-наперво выуживает из рюкзака бутылку водки, Гриня молча, выжидательно смотрит на хозяина. Гарькавый благосклонно кивает головой. Неуклюже таясь от Кости, Гриня вынимает из картонной коробки стеклянную пробирку с гусеницей или муравьем, и Гарькавый сам — щедро, через край, — заливает в пробирку водку.

Оказывается, молчун собирает коллекцию насекомых, и это единственное в нем, пожалуй, над чем Гарькавый не подсмеивается.

На вопрос Кости Гарькавый мрачнеет, топорщит нос — хрящеватый, нежного глянца, как кожица после ожога.

— Хрен его знает… Вроде бы до отсидки забеременеть какая-то должна была от него… Неудобно к дочурке с пустыми руками являться… Платьице в горошек… — желчно прошептал Гарькавый. — Фантазирует, падла! Никакой дочурки у него и быть не может!

Но на следующий день неестественно громко, почти истерично восхищается невзрачным паучком и, снова не жалея, льет водку в пробирки, будто платя за возможность погреться возле чужой мечты.

Отчаясь найти союз с враждебно настроенным Гриней, Костя снова переметнулся на Гарькавого — нарабатывает свое влияние.

Кино! От актерских сплетен до мельчайших подробностей устройства ксеноновой лампы проектора интересует оно Гарькавого. Стоило Косте показать только раз, и рабочий безукоризненно надежно научился заряжать кассеты. Сам Костя может нарисовать устройство «Конваса» с закрытыми глазами, но никогда не испытывал благоговейного трепета перед обилием хитроумно взаимосвязанных пружинок, шестеренок, рычажков. Зато Гарькавый, понаблюдав, как Костя готовит камеру к работе, довольно-таки правильно вычертил приблизительную кинематическую схему, обозначив шестеренки колбасками.

Особенно удивило дипломника, откуда у невежды верное чутье на композицию кадра. Ведь тонкое это чутье приходит к кинооператору только с опытом, ибо в реальности да еще под настроение любой пейзаж по-своему чарует, зато после радостного предвкушения удачи на экране чаще всего скука. Глаз зрителя не в силах уловить, осмыслить главное, мечется по бесформенному нагромождению валунов, куску белесого невыразительного неба, сухим сучьям, неизвестно зачем угодившим в кадр. И попробуй, пойми без опыта, что чем лаконичней композиция кадра, тем выразительней он, как ни странно.

Костя нанял Гарькавого вовсе не для подсказок, а он, бестия, то и дело сует нос не в свое дело — машет рукой на вечерние хребты.

— Чего жмотишься? Снимай… На черно-белой пленке полутона сольются, а в цвете ничего, потянет…

На безголовые советы пьянчуги еще можно как-то отшутиться, но что по утрам делать с ним самим, когда похмелье из него зелень жмет, когда вместо бодрого марша к светлой цели прощелыга готов цепляться за хвост козы? Козе, кстати и без него солоно — Костя перепулил ей кое-какую мелочевку из рюкзака…

Снедаемый заботой быстрей добраться до избы, Костя чуть было не посоветовал Гарькавому бодрящую гимнастику и ледяной душ, однако глупости не сотворил.

— Камеру молишь, а все равно ведь снятые тобой куски — в корзину… Даже из сильных, но нетренированных рук — про похмелье я вообще молчу! — кадр на экране обязательно плавает…

Без надежды закинул живца Костя, но Гарькавый жадно заглотил…

На следующее утро он делал третью сотню приседаний с тяжелым валуном, который держал на уровне глаз, как кинокамеру…

— Темп! Темп давай! — сердито, без намека на улыбку подгонял Константин.

Если бы не уроки по кино с Гарькавым, он и не представляет себе, как коротал бы тягучие вечера с постоянно пьяными, ну ни капельки не управляемыми, бессовестными работягами.