Религия и социализм. Том I

Ницше замечает, что несовершенство органов чувств было в общем выгодно для человека. Этот парадокс он разъясняет, указывая на то, что обобщение индивидуального до общего понятия стало возможным лишь благодаря невозможности для первобытного человека уловить всю бездну различий одного человека от другого, одного дерева от другого и т. д. Несколько смутное общее очертание, неотчетливое сходство легло в основу человеческой логики. Иначе живое существо потерялось бы в различиях, которые заслонили бы от него сходство, и не выработало бы общих реакций для целого класса предметов или явлений сразу. Так это или не так, но заблуждения, иллюзии несомненно часто играют роль предохранительную. Первобытный человек–дитя жил в мире сказочном, он населял природу человекоподобными существами. Конечно, отношения между людьми (разноплеменными) были не таковы, чтобы представление о существе человекоподобном равнялось бы представлению о существе дружеском. Да и «поведение» хищных зверей и неумолимых явлений природы сразу наводило на мысль, что духи, боги — далеко не добродушные существа, что они скорее склонны мучить человека за вину и без вины. И все же с ними был возможен договор, как и с иноплеменниками. Обожание крокодила, тигра, ветра, солнца, грома были в сущности более или менее систематизированной попыткой войти в договор с этими существами, расширить и на этих столь мощных союзников сеть взаимных «заветов», связывавших между собою роды и племена.

Договоры часто ни к чему не вели, они нарушались богами, но и тут человек склонен был увеличить капитал своей надежды, предпочитая постепенно увериться, что боги весьма редко, или никогда даже не нарушают договора с благочестивым богобоязненным человеком, исполняющим все обряды. И сознание возможности такого договора делало самую жизнь возможнее, скрывало в младенчестве человека от его раскрывающихся уже глаз ужас его положения, ужас его заброшенности среди слепых и глухих, бессердечных и безумных, безмерных стихий.

Возможность договора — вот что вытекало из мифически анимистического толкования природы. Эта иллюзия вела к целой бездне диких поступков, нелепостей, но она давала человеку уверенность. Не будь её, пойми человек, что его окружает чужая ему пустыня, быть может он в то время не перенес бы тяжести этого пессимизма и погиб бы. Идея потерять «завет», оказаться вне договора с богами всегда вызывала у незрелого умственно человека — великий ужас. Договор с богами невозможен, как договор равных с равными: это зависимость. Поэтому, приближаясь к богу, требуя у него чего–нибудь, выражают всеми знаками свою униженность и покорность, кроме того, богам делают подарки, платят дань, приносят жертвы.

Сначала отношение к богу характеризуется еще некоторой простотой. К сильному человеку подходят еще не сгибаясь, просят без дрожи в голосе. В случае отказа пожалуй возможна и драка. Первобытному уму дикаря–общинника бог представляется сильнее человека, но так же как, напр., крокодил или тигр. Первоначально дух — это вероятно умерший человек, одаренный, правда, многими сверхчеловеческими свойствами. Если представление о духах, иных, кроме человеческих теней, и возникает, то все же мыслятся они довольно аналогичными. Но развивается общество, появляются вожди, наконец цари. Общество духов тоже дифференцируется — и там появляются духи — цари, боги в собственном смысле. Пусть они даже предки царствующего дома — расстояние между ними и самим царем растет по мере роста расстояния между царем и аристократией, аристократией и народом. Появляется тот «пафос дистанции», который прославлял Ницше и который является подлейшей психической чертой человека, отвратительнейшей из пережитых человеком социально–психических болезней.

Жертвы становятся колоссальными. Старый бог удовлетворялся пищей со стола, это была голодная тень «мертвого брата». Новому богу, как и царю, нужны реки крови, гекатомбы — больше того: чтобы доказать еще свою покорность, человек должен жертвовать самым дорогим для себя: только тогда договор будет прочен. Возобновляются постоянно самокастрирования и самоистязания перед лицом бога, в ознаменование преданности своей, ради достижения благосклонности. Конечно, распространение этого ужасного обычая за пределы узких сект повело бы к смерти народов, и самокастрирование заменяется обрезанием, его смягченным знаком. Долго и широко свирепствует жертвоприношение первенцев, детей вообще. Иудейский бог, который превратился теперь в сребробородого любящего Отца всех, не остановил руки Иеффая, когда он обрек на смерть юную дочь, не знавшую брака. Его слух не умилостивился теми песнями, которые она пела в горах со своими подругами, оплакивая свою безбрачную молодость. Сколько крови и слез исторгал человек у себя и других во исполнение обычая: величественнейшая трагедия мира «Орестэйа» имеет в своей основе плач, скорбь и гнев человеческого сердца вокруг жертвенного костра Ифигении.