Терпеть дальше казалось немыслимо и недопустимо. Старый порядок душил всех и все. Он должен быть сметен сразу и без остатка. Строить среди настоящего было бы бесполезно. «Все равно, надо будет потом все переделать». Таково было русское упрощение западного догматического революционаризма, который проникал, например, «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса, отрицавший возможность строительства будущего блага на почве существующего зла. - И такая интеллигентская иллюзия искренно прикрывалась верованьем, что сами массы нетерпеливо требуют задуманной вождями революции. «Нельзя медлить, потому что народ больше ждать не согласен». -Все приходят на память слова героев «Нови», в которой можно почерпнуть ценный, несправедливо пренебреженный материал для изучения психологии русских революционеров. Между тем знания народа и политического опыта не было в членах крайних течений; мало было и беспристрастной мысли, критического наблюдения жизни и общественного чутья, тонкости и гибкости суждения, выдержки характера. Доходило же дело до того, что у предков нынешних народнических партий сложилось убеждение, будто русский народ по идеалам своим нуждается лишь в социальных реформах, но конечных и полных. Политический же строй может остаться хоть самодержавной монархией, только бы осуществлен был революцией (пусть то будет бунт с «царистской» окраской - против «господ») «общинный социализм». Когда же силою вещей выдвинулась неизбежность
Медленно достигать улучшений в государственных порядках и в формах народной жизни казалось невозможным и преступным. Вооруженная рука носителей «народной Немезиды» разрушит ненавистную тюрьму. На развалинах ее воздвигнут будет новый храм. Только кровью славных и истреблением бесславных может быть расчищена и удобрена почва. «Прошло время эволюции, настал день для революции»... Так говорили мне друзья мои, радикальные студенты и курсистки 90-х годов, жалея, что профессор, которому они верили, отставал от их credo. Так и сам я еще склонен был думать в начале 80-х годов. «Либерал-постепеновец» стало презренным наименованием, почти хуже, чем консерватор или реакционер. Тургенев, открыто признав себя таковым в воспоминаниях, отвратил прогрессивное юношество еще больше, чем отрицательным изображением революционеров в романах. И нынче кажется необычным, когда слышишь защиту принципов «эволюции», как единого прочного пути строительства, из уст таких испытанных и кристально-искренних старых революционеров, как Н.А. Морозов и Г.В. Плеханов, В.И. Засулич и В.Н. Фигнер. Радостно читать их авторитетные слова; только отрезвят ли они от ослепления, ...когда крайние девизы проповедываются не одною молодежью, но деятелями, казалось бы, умудренными, считающими себя призванными к ответственным постам, мнящими себя носителями народных идеалов?
Крепко держится у нас традиция обоготворения меча революционной борьбы, вера в «святое насилие». Культ революционности питался еще гипнотизирующим действием окружающей революционера тайны, осеняющим его личность нимбом грозящего мученичества. На практически подвиг шли единицы, десятки, но на теоретическое поклонение им бросались множества. И это было естественно. Жилось тяжело для сердец, способных любить доброе. Познать причину зла, выработать идеал и путь для его последовательного искоренения - на это требуется столько труда и надолго откладывается дело. А отдаться пассивно готовым лозунгам, которые манят соблазнительным будущим, было слишком отрадно. Сама собою покорялась благородно настроенная душа. Очень много невинных или только поигравших с огнем захватывалось «колесницею Джаггернаута»; это лишь порождало ожесточение, утверждало в сознании, что революция неизбежна: так жить нельзя!
2.