Революция 1917 года глазами современников. Том 2 (Июнь-сентябрь)

С таким же приблизительно ужасом московская газета с[оциалистов]-р[еволюционеров] «Земля и Воля» пишет (20. IX):

«Горячий революционер, убеждая депутацию солдат не пользоваться раньше времени слухами о демобилизации старших возрастов и не делать самочинных выделений, получит в ответ на свое сравнение старых и новых порядков такую реплику: “Да нам все одно, что царь, что Керенский...”».

Французской толпе Робеспьер казался королем... Современная нам русская толпа говорила в первые дни революции: «Теперь у нас вместо царя Родзянко», потом вместо царя стал Львов, потом вместо царя стал Керенский... Черносотенные прокламации идут дальше, в них пишется: «Променяли немца Николая на жида Керенского...» И хоть Керенский не еврей, но приведенная фраза о замене немца евреем пользуется в народных низах большим успехом, и ее говорят с большой горечью и разочарованием...

Темные люди... Дикие суждения... Ниже мы увидим, однако, что здесь не только темнота и дикость. А поскольку тут есть и темнота, - она тоже не беспримерна. И народ русский в 1917 г., конечно, такой же народ, как и французский в 1789-1799 гг. Обыкновенный народ, - не выше и не ниже среднего. Для суждений же о его культурной высоте и культурной отсталости есть ведь некоторые объективные данные. События показали, что народ русский достиг культурной высоты, достаточной для того, чтобы самодержавие стало нетерпимым и невозможным. Он накопил силы, без которых было бы невозможно свергнуть иго царизма. Но эти силы и количественно, и качественно могли достигнуть лишь той высоты, какая вообще была возможна при режиме самодержавия и несмотря на режим самодержавия. Есть пределы, за которые перешагнуть физически нельзя. И эти пределы полагались условиями государственного строя, закрывавшими дорогу к культурному и экономическому развитию. Силы, достаточные чтобы смести преграду, повторяю, накоплены. Но они, конечно, не таковы. Чтобы сейчас же, немедленно же взобраться на социалистические или почти социалистические высоты, каких хотелось бы известной части интеллигенции.

Есть некоторая положительная сторона во всеобщем и остром недовольстве тем развалом, который наблюдается у нас во время революции и который дает основание бранить революцию, как «дикий бессмысленный бунт». Это -признак тревоги, беспокойства, гражданской боли за судьбы государства, необходимые для героических жертв. Вдумчивый наблюдатель, пожалуй, найдет нынешнее недовольство более ценным психологически фактором, чем легкомысленные восторги первых дней и недель, когда говорили:

- Бескровная революция. Разумная... Благообразная... Стройная... Парад, а не революция...

Восторги были легкомыслием, побуждающим к гражданскому бездействию. В недовольстве и тревоге способна родиться потребность действовать. Но в уподоблении развала нынешней революции «дикому бессмысленному бунту» все-таки не меньше легкомыслия, чем в прежних восторгах. Можно даже сказать, что и восторги, и поношения исходят из одной и той же логической ошибки.

В первое время многим казалось, что вот революция упразднила известные правовые нормы, лежавшие в основе самодержавного строя, заменила царя и его приспешников Временным правительством, - а затем все останется попрежнему, и Россия будет жить без помех... Но упразднение нормы не простые слова на бумаге. Не одни государственные учреждения действовали сообразно им. Эти нормы оформляли известное строение общества. Они, подобно цементу, скрепляли социальную постройку соответствующего им типа. От них во многом зависел удельный вес социальных групп и классов. Старые, отжившие законы влияли и на положение каждого отдельного человека. Разумеется, не одними правовыми нормами определяется социальная ткань государства, роль каждой группы клеток в этой ткани и место каждой отдельной клетки. Но в ряду других причин основные законы, составляющие правовую суть того или иного государственного строя, - большая величина. И, раз она исчезла, глубокие социальные пертурбации неизбежны. Поскольку упраздненный закон оформлял социальную ткань, постольку она должна прийти в более или менее бесформенное и хаотическое состояние. Поскольку закон связывал определенным образом социальную пирамиду, постольку она должна прийти в бессвязное и рассыпанное состояние. Поскольку закон насильственно, наперекор естественным данным, одни части целого держал вверху, другие внизу, постольку неминуемо перемещение и блуждание. Верхние части, лишившись опоры, на которой они держались, должны стремительно полететь вниз, нижние, освобожденные от давления, державшего их у основания общественной пирамиды, столь же стремительно должны подниматься кверху... Социальная пирамида рассыпается не так, как пирамиды каменные. Каменная пирамида рассыплется на груды обломков и только. Обломки социальной пирамиды -живые тела. Они не лежат, а движутся. Ищут себе места, соответственное своему удельному весу. Сталкиваются, ведут борьбу за существование...