Революция и семья Романовых

Существуют две версии истории с задержкой телеграмм об отречении в пользу Алексея. По одной из них задержка была связана с известием о предстоящем прибытии в Псков думских посланцев – Гучкова и Шульгина – и необходимостью ознакомиться с целью их миссии. По другой версии Николай задержал отправку телеграмм под давлением «взбунтовавшейся» свиты, настаивавшей на отказе от отречения вообще. Трудно отдать предпочтение какой-либо из этих версий. Возможно, их следует соединить, и тогда получится, что телеграммы были задержаны в результате советов кого-либо из свитского окружения, указывавших на необходимость до отречения выслушать Гучкова и Шульгина. Но то, что произошло поздно вечером 2 марта при встрече этих думских посланцев с Николаем II в вагоне его поезда, дает основание предполагать, что он «остановил» отречение не столько под каким-либо влиянием извне, сколько по своим собственным соображениям. Совершенно неожиданно для всех присутствовавших он заявил, что меняет свое первоначальное решение и отрекается в пользу брата, великого князя Михаила. Это было нарушением закона о престолонаследии. Некоторые буржуазные авторы утверждают, что Николай якобы руководствовался только одним желанием: спасти своего больного сына, не разлучаться с ним. Его иногда даже противопоставляют Петру I, который, напротив, пожертвовал сыном ради высших государственных интересов. Но, например, П. Н. Милюков усматривал в «переотречении» коварный политический шаг. Николай, писал Милюков, «изменил условия отречения, устранив (вопреки закону) от наследования сына и назначив своим преемником брата Михаила. Из писем царицы видно, что при этом имелась в виду задняя мысль – впоследствии при благоприятных условиях объявить отречение недействительным и восстановить права и неограниченную власть наследника»[128]

. Действительно, в письме императрицы от 3 марта есть места, дающие некоторые основания для подобного рода предположений[129]

. Впоследствии многие мемуаристы утверждали, что своим «незаконным отречением» Николай осложнил обстановку, поскольку «назначением» Михаила спутал карты всем тем, кто боролся за сохранение монархии. «Назначение Михаила, – писал Милюков, – было последним даром Распутина и первым ударом по мирной революции»[130]

.

Действительно ли Николай II вложил в свое «переотречение» какой-то задний политический смысл или действовал только «из родительских побуждений», со всей определенностью сказать трудно. Из опубликованных воспоминаний непосредственных участников событий, в том числе прибывших в Псков Гучкова и Шульгина, нельзя также составить отчетливое представление о том, как думские делегаты оценили новый вариант царского отречения. Правда, в письме Шульгина к Гучкову, написанном уже в эмиграции, в июне 1928 г., и посвященном главным образом Пскову начала марта 1917 г., Шульгин писал: «Что же касается того, что мы будто бы не знали основных законов, то я лично знал их плохо. Но не настолько, конечно, чтобы не знать, что отречение в пользу Михаила Александровича не соответствует закону о престолонаследии»[131]

.

Так или иначе, Шульгин с Гучковым пришли к заключению, что юридические тонкости в сложившейся ситуации уже ни к чему, и приняли «незаконный» акт отречения. Позднее оба они подвергнутся нападкам монархистов и оба будут оправдываться ссылкой на то, что иного выхода у них не было. Гучков перед смертью уверял, что действовал из лучших монархических побуждений, что для него важнее было добиться добровольного отречения царя, потому что он боялся, что в противном случае Николай II «будет низложен Советом рабочих и солдатских депутатов»[132]. Точно так же и Шульгин на склоне лет, оглядываясь на далекое прошлое, писал о неизбежности отречения: «И государь, и верноподданный, дерзнувший просить об отречении, были жертвой обстоятельств, неумолимых и неотвратимых…»[133] Последнее, что сделал Николай, – это по просьбе делегатов подписал указы о назначении главой правительства князя Г. Е. Львова, верховным главнокомандующим – своего дядю, великого князя Николая Николаевича, и командующим Петроградским военным округом – генерала Корнилова. Это является лишним свидетельством того, что ни делегаты Думы, ни Николай II еще совершенно не понимали реальных последствий развернувшихся событий…