Читаем Рядовой свидетель эпохи. полностью

Мне врезался в память такой случай. Пошли мы как-то летом небольшой компанией в Борисоглеб в пионерский лагерь, где отдыхало несколько наших ребят. Это — километров за 20 от Ростова. Пообщались с нашими и заночевали на берегу реки. Утром, проголодавшись, снова пошли в лагерь, к своим, что-нибудь раздобыть поесть. Те, упреждая нас, уже договорились на кухне, чтобы нас покормить, если что-нибудь останется от завтрака. Завтрак заканчивался, и нас пригласили в столовую, разместили в уголке и дали по миске манной каши. Еще не все лагерники вышли из-за стола, и некоторые пионеры стали носить то ли свою, то ли остатки чужой каши, из самых, конечно, добрых побуждений. И тут происходит трагикомический инцидент: один из наших, хорошо помню его фамилию — Солнцев, берет у принесшего ему миску манной каши и одевает оную ему на голову. И смешно было, и жалко сердобольного пионера. Кто-то из служителей кухни нас крепко отругал и объявил, чтобы мы больше на кухне не появлялись.

Младшие ребята приучались к тому, чтобы сами умели найти себе пропитание. Умение что-нибудь стянуть поощрялось в своей среде. Высшим уважением пользовались карманники, то есть мастера вытянуть кошелек из кармана в какой-нибудь толкучке. Такая профессия была довольно редкой в те годы. Я знал только троих мастеров такого дела по прозвищам «Хорь», «Барыш» и «Солнце».

Еще одним зимним занятием мальчишек тех лет было у одних замораживание пайки черного хлеба, у других — поиски кем-то замороженных паек. Замороженный черный хлеб казался почему-то особенно вкусным. Замораживали хлеб обычно те, кто имел некоторые его излишки: либо выигрывал пайку в карты, либо покупал ее за деньги, если таковые заводились, либо выменивал ее за хорошую резину для рогатки, за спички, порох для самопала-дробовика. Многие из тех, кто сам не замораживал хлеб, занимались поиском паек, замороженных кем-то другим. Поскольку замораживали обычно не свою пайку, а как-то добытую чужую, поиски оной другим человеком детдомовскими традициями и законами не воспрещались. Замораживать хлеб обычно ходили вечером, в темноте, чтобы кто-нибудь не проследил за тобой, или не увидели вороны. Да так, чтобы не нашли твою заначку по твоим следам на снегу. А чтобы она на другой день не попала в чужие руки, надо было утром встать пораньше и по своим приметам найти то место, куда спрятал хлеб. Иначе тебя опередит любитель разыскивать чужой хлеб. Неопытные новички оставляли хлеб на заморозку на уступах и в нишах монастырской стены, между сучками на деревьях. Но все укромные места были давно известны всем старожилам, и замороженный там хлеб, как правило, доставался не тому, кто его там оставил. Более опытные делали так. Выбегали на берег озера по снегу, уже примятому, натоптанному за день, а затем бросали пайку на чистое без следов место, метров за 20 -25 в сторону от своего следа, запомнив это место. Если снег был пушистым, то кусок хлеба утопал в нем и не был виден со стороны. Если снег был уже слежавшийся, то этот вариант не проходил, и операция усложнялась. Приходилось тогда побегать по снегу, запутать, как зайцу свои следы, и спрятать хлеб в одном из своих же следов, закопать его чуть в бок и снова наступить на это место, оставив след от валенка.

Ранней весной, когда только-только растаивал снег и на полях, на которых в прошлом году росла морковь, репа или брюква, обнажались недовыкопанные прошлогодние овощи, мы постоянной нашей компанией во главе с Павкой Лебедевым любили бродить по окраинам этих полей, находить эти, оставленные будто специально для нас, прошлогодние овощи и с удовольствием грызли их.

В конце апреля — начале мая, когда озеро у берегов оттаивало и начинался своеобразный озерный ледоход — перемещение льда под воздействием ветра то в одну сторону от берега, то в другую противоположную сторону, лед выносил на берег какие-то, сейчас не помню названия, крабовидные съедобные тростниковые корни, богатые крахмалом. Эти корни жарили на кострах, горящих почти весь день до темноты за выступающей средней приозерной башней, и с аппетитом поедали.

Затем на лугах появлялись первые свежие травы, среди которых полдюжины считались съедобными: щавель и луговой лук, это само собой, всем известные, а кроме них — стебли хвоща, «молока» и «вино». Эти две последние съедобные травы я больше нигде не видел, названия их тоже не встречались. Сейчас их, конечно, и не опознать среди лугового травяного многообразия.

Летом, ранней осенью жизнь на природе была, конечно, значительно сытней. Первые лесные ягоды — земляника, малина, черника, голубика (гонобобель), коринка, почему-то сейчас в Подмосковье называемая чужим словом ирга. Ближе к концу лета — орехи, сады, огороды, само собой. Куда от города ни отойдешь — всюду обширные поля, на которых огурцы, помидоры, морковь, репа, горох, бобы, картошка. Разводи где-нибудь в недалеком лесочке костер и пеки ее.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Чикатило. Явление зверя
Чикатило. Явление зверя

В середине 1980-х годов в Новочеркасске и его окрестностях происходит череда жутких убийств. Местная милиция бессильна. Они ищут опасного преступника, рецидивиста, но никто не хочет даже думать, что убийцей может быть самый обычный человек, их сосед. Удивительная способность к мимикрии делала Чикатило неотличимым от миллионов советских граждан. Он жил в обществе и удовлетворял свои изуверские сексуальные фантазии, уничтожая самое дорогое, что есть у этого общества, детей.Эта книга — история двойной жизни самого известного маньяка Советского Союза Андрея Чикатило и расследование его преступлений, которые легли в основу эксклюзивного сериала «Чикатило» в мультимедийном сервисе Okko.

Алексей Андреевич Гравицкий , Сергей Юрьевич Волков

Триллер / Биографии и Мемуары / Истории из жизни / Документальное
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары