Рихард Феникс. Море. Книга 3

Снова мысли о кукловоде полезли в голову. Города-точки пересекались на карте как неведомое ранее созвездие. И Нолан всё более отчётливо видел, как гладко всё сходилось: северный берег на западе от реки Разлучинки стремился соединиться в одно большое и плотное государство. Но зачем? Против кого нужна такая сила? Кто станет во главе этой махины? Какой город назовут столицей? Размышления прервал вопрос напарника:

— Господин мэр, вы сказали, что Прэстан в нас не заинтересован. У вас есть более весомые доказательства этого?

— Вы читали газету от первого мая? — окольно зашёл Виктор.

— Нет. У меня было много других забот. Лишь от второго.

— Там было сказано, что корабли Прэстана, Гристена и Радонаса совершили между собой торговые сделки в Макавари. Это значит, что им больше импонирует сотрудничество друг с другом, чем с нами или Ярмехелем. Более… — он причмокнул губами, — Положительная практика. Тогда как у нас всё закончилось нелепым представлением и судом… — И снова обжигающий взгляд на Нолана. Тот в ответ мотнул головой.

— Мой сын не виноват! Эти артисты из Цветочной Столицы подняли весь этот шум! — Он не успел подумать, как выпалил: — Может это она против нашего союза с Прэстаном.

Мэр подскочил, сверля Нолана взглядом, замер и рухнул в кресло, казалось, без сил. Голова свесилась на грудь, из ослабевшей руки выскользнула пробка от чернильницы, упала и, дребезжа, покатилась по столу. Едва шевеля губами, Виктор произнёс:

— У меня нет больше сил выслушивать ваши пустые домыслы. Аудиенция окончена. Прошу, господа, покиньте кабинет.

— Нет, — твёрдо сказал Нолан и поднялся.

— Нет? — переспросили Урмё и мэр.

— Нет! — повторил Феникс, обернувшись к другу. В его лице он читал понимание и страх, отвернулся, подошёл к столу и в оконном отражении заметил огонь в своих глазах.

— Господин мэр, я задам последний вопрос. Можете не отвечать, просто подумайте над ответом. Хорошенько подумайте.

— Да что вы себе?.. — Виктор выпрямился, на лице его вновь появилось возмущение, ещё немного и оно сменится гневом. Но стоило ему взглянуть Нолану в глаза, как он пропал. Все чувства и эмоции сменились отрешённым выражением, по лбу и лысому черепу поползли крупные капли пота. Феникс не стал ждать дальнейшей реакции: сила рвалась наружу. Воскресить её, выпустить было легко. И мэр обмяк в прозрачных ладонях, искры-буравчики пронзили его голову от виска до виска.

Нолан глубоко вдохнул и, взвешивая каждое слово, спросил:

— Кто такая Хайна Принцесса Теней?

Он услышал за спиной судорожный вздох Урмё, но воспоминания мэра уже просочились через чёрный лёд забвения, проломили его и устремились к Фениксу бурным потоком, унося прочь от берегов реальности.

* * *

…Темнота. Скрип, будто на стуле раскачивались. Полоса света сверху. Что там? Знакомые до отвращения фигуры, перетекающие друг в друга, гротескные, — фреска «Падение Милитикатры». Голос, полный страдания:

— Они сказали, что им нужнее. Забрали. Забрали у меня Эннику. Чтобы не сказала никому, не обличила… Предали. Предали слово заветное, слово от смерти охраняющее, врачебное… Вот так легко. Не за деньги. За благо. Посулили благо великое нам всем. А я, говорят, того. Не надо, говорят, мне этого. У меня, говорят, сын есть. А что мне сын⁈ Чиён — сорняк. Прорастёт и на улице. А дочку… Я всегда хотел дочку. И вот… Получил. И лишился. И Эннику, Эннику мою забрали. И Хайну мою забрали. И больше никому я не нужен… Ты друг же мне… Сделай что-нибудь, а? Ну чего стоит тебе, а? Верни мне дочку, верни мне мою Хайну! Почему ты молчишь? Почему? Что это? Запах… Брага из кокке, да… Да, не надуришь. Хочешь, чтобы я забылся, забыл. Вик, ты друг мне и товарищ, если думаешь, что мне это поможет, так тому и быть — приму. А Хайна… Моя доченька, пусть она будет счастлива в новой семье…

…Темнота. Блеск заступа в руках. Голос будто изнутри головы:

— Что это? Дневник… Сколько можно хранить бывших жён в своей спальне, а, Нгуэн? С глаз долой. Время лечит. Меня излечило, и тебе поможет. — Стук комьев земли, ещё различима знакомая крышка сундука…

…Темнота. Мозаичные глаза на крошечном детском лице.

— Дедя, давай поиглаем!

— Во что?

— В плавду! Люблю плавду. Кто совлёт, тот умлёт.

— Ваше высочество, тебе ж всего шесть лет! Откуда такие страшные слова знаешь?

— Наю! Папа казав!

— Ох уж этот папа. Вот будет тебе лет семнадцать, тогда и поиграем.

— Неть! Завтла!

— В семнадцать, а лучше в восемнадцать.

— Семацать — многа! Одицать!

— Шестнадцать.

— Многа! Динацать!

— Пятнадцать!

— Тинадцать!

— Четырнадцать?

— Тинацать с паавиной!

— Хорошо.

…Темнота. Снова мозаичные глаза на бледном, будто кукольном лице. Но уже постарше. Едва слышен скрип и шелест кожистых крыльев, рваный блеск покачивающихся золотых треугольников по обе стороны всё ещё не взрослого лица.

— Дядюшка Виктор, сегодня мне ровно тринадцать с половиной лет. Смею надеяться, что вы помните наше обещание?

— Да, принцесса, я помню.

Из темноты протянулись тонкие белые руки, маленькие пальчики ощупали лицо — так знакомо, так явно.

— Когда люди не врут, они красивые. Будьте красивым, дядюшка Виктор.