Римский орел

— Нет, прекрасная госпожа, не стану. Даже варвары вряд ли взяли бы с собой в набег такую красавицу. Но я знал, что ты римлянка, прежде чем ты сказала об этом. Твое благородство не требует доказательств. Опцион, отпусти господина трибуна. Он — тот, за кого себя выдает, просто дурно воспитан. А ты, домна, прости, что стою перед тобой в столь неподобающем виде. Кровь и грязь — совсем не то, что следует видеть девушке столь же прекрасной, сколь…

Но его перебил возмущенный вопль.

— Ах ты варварская собака! — заорал преторианец, как только пальцы Ингенса разжались. — Это я дурно воспитан?! Ты сначала научись говорить на латыни! Ты…

— Я. Не. Варвар. — Отчеканил Черепанов. — И. Не. Собака. Но будь я хоть трижды варваром, если ты не заткнешься, то очень пожалеешь. Опцион, можешь заняться делом. Ты мне пока не нужен.

Пальцы преторианца судорожно сжались там, где недавно был эфес его меча.

— Ах ты…

— Секст! — сердито бросила Корнелия. — Замолчи!

— Я…

— Немедленно!

Красный, как его шарф, трибун прикусил язык.

— Я благодарю тебя, благородный кентурион?..

— Геннадий. — Черепанов опустил «Череп».

— …Геннадий (девушка чуть улыбнулась: она, конечно, знала греческий), за то, что ты спас наши жизни! Мы все тебе безмерно благодарны. Сейчас, если твое присутствие не требуется здесь, прошу тебя проследовать со мной в дом, который отныне всегда открыт для того, кто спас его от варваров!

Повернулась и начала подниматься по забрызганным кровью ступеням так величественно, словно не мечи легионеров, а ее благородная красота повергла варваров.

— Кентурион! Эй, кентурион!

Второй спутник домны, раненный в руку.

— Благодарю тебя! — Он прижал кулак здоровой руки к груди. — Я — субпрефект седьмой сирийской алы[135]

Мавродий. Сопровождаю и охраняю специального посла нашего богоравного Императора трибуна Секста Габиния.

— Очень рад, — буркнул Геннадий. — У меня, наверное, что-то со зрением: я почему-то не вижу твоих всадников.

— Благородный Секст Габиний приказал мне оставить их в Августе. Сказал, что не хочет выглядеть трусом перед своей невестой. Не сердись на него, кентурион, он храбрец. И всегда был храбрецом.

— Дураком, — проворчал Геннадий. — И это уж точно навсегда. Пожизненно.

— Не сердись, — еще раз примирительно повторил Мавродий. — Думаю, тебе повезло, что он оказался здесь. Потому что теперь ты наверняка получишь corona civica[136]. Кстати, ты действительно собираешься повесить на дереве этих варваров?

— Не только собираюсь, но и повешу, — буркнул Черепанов, перешагивая через убитого раба с обломком дротика в спине.

— Не советовал бы тебе этого делать. Наш богоравный император…

Подполковник резко повернулся и в упор поглядел на непрошеного советчика. Тот осекся.

В доме царил полный разгром. И везде были трупы. Особенно много их было у подножия широкой мраморной лестницы. Устилавший ее дорогой ковер набух от крови. К некоторому удивлению Черепанова, большинство убитых были разбойниками.

— Можешь видеть, как сражался трибун Секст… — показав на эти трупы, произнес субпрефект.

— Нечего тебе болтать с этим кентурионом, Мавродий! — Преторианец, опередивший их и уже поднявшийся наверх, обернулся. — Кстати, кентурион, не хочешь ли представиться как положено?

— Я — кентурион шестой кентурии десятой когорты Первого Фракийского легиона.

— Что?! — Трибун выпучил глаза. — Ты — первый гастат? Последний из кентурионов?

— Ты слышал, — отрезал Черепанов.

Преторианец молча развернулся и двинулся дальше.

— Если ты — последний из кентурионов, то мне даже представить трудно, каков первый кентурион в Первом легионе Максимина! — произнес Мавродий.

— Ты видел Максимина, — обронил Черепанов. — Каков легат, таков и легион.

И легко взбежал вверх, перепрыгивая через две ступеньки. Оставив субпрефекта внизу — переваривать сказанное. Тем более что наверх Мавродия не пригласили.

Глава шестая

Каждому — свое

— Боюсь, что не смогу оказать гостеприимства, подобающего моему спасителю. — Корнелия улыбнулась. — Разве что собственноручно налить ему вина?

Черепанов вытер руки и вернул полотенце служанке.

— Чашка простой воды, принятая из рук домны, дороже столетнего фалерна, — улыбнулся в ответ Геннадий, подчеркнуто игнорируя свирепый взгляд, которым сверлил его трибун. — А счастье оттого, что я, простой солдат, оказался полезен сестре Елены Троянской, трудно описать словами.

— Никогда не думала, что простой солдат может выражаться столь изысканно, словно придворный парфянского царя. Признайся, Геннадий, ты благороден не только по имени?

Она протянула ему узкий зеленоватый бокал. На мгновение его пальцы, будто случайно, накрыли пальчики домны.

Корнелия улыбалась, но пальцы ее дрожали. И тонкая голубоватая жилка на стройной шее пульсировала часто-часто. Господи, да ей лет семнадцать, не больше. Бедная девочка…

Серые блестящие глаза в обрамлении изогнутых черных ресниц, бледные щеки…

Черепанов еще на мгновение удержал ее пальцы: на указательном правой руки — крохотная мозоль, наверно, от стила[137]. Улыбнулся, уже не светски — по-человечески.