Ритка

Разумеется, девочки тотчас же обратили на них внимание. Они, без сомнения, были уже осведомлены о том, кто он, Копнин, такой, и теперь одни смотрели на него с откровенным любопытством: а ну-ка, что ты за птица? Другие с насмешкой и вызовом. В глазах третьих было глухое безразличие. Да, чего-чего, а условностей здесь явно не существовало! И это понравилось. Терпеть не мог лицемерия и фальши, и теперь при виде этих не очень-то дружелюбных лиц пришло вдруг чувство уверенности, что он найдет общий язык с девочками, как бы ни пугал его своими рассказами бывший директор. Им просто-напросто нужно побольше внимания, этим детям!

Не прошло и недели, как он уже не без горечи посмеялся над этими своими мыслями.

Они и внешне отличались от учениц обычных школ, он не сразу понял чем. Одеждой? Вместо коричневых школьных платьев с черными передниками на девочках были темные юбки и блузки строгого покроя. Лишь спустя какое-то время сообразил: прически! У одних прически были слишком высокие, громоздкие, другие же распускали не всегда вымытые, спутавшиеся космы по плечам. Что еще бросалось в глаза — это излишний грим. Губы девочки не красили, а вот глаза подводили так, что юношеская свежесть и привлекательность лиц начисто пропадала.

Они с бывшим директором прошли через столовую и задержались у окна неподалеку от последнего стола. За ним сидели трое, а четвертая девушка еще только отошла от раздаточной с тарелкой каши и стаканом киселя в руках. Опуская на стол тарелку и стакан, она нечаянно смахнула рукавом ложку. Наклонилась поднять ее и выругалась. Алексей Иванович решил сначала, что ослышался, но девушка так дерзко посмотрела на него, так вызывающе сощурила открытые карие глаза, что стало ясно: нет, не ослышался. Девушка была хороша собой: чистая молочно-белая кожа, тонкий профиль. Темно-русые волосы уложены пышной башней, на шею падают трубочки локонов, оттеняя ее белизну.

Оглядел другие столы. Девушки уже явно потеряли к ним интерес, ели, переговаривались. В столовой стоял ровный гул. И это, пожалуй, сказало ему больше, чем все то, что рассказывали об училище. Новый директор? Ну и ладно! — понял он. — Им-то, девочкам, не все ли равно? Коллектив, администрация здесь сами по себе, а учащиеся тоже сами по себе, хотя внешне вроде бы все на месте: ежедневное общение, совместные занятия, работа. «Не дело это, — отметил он про себя, — так нам ничего не добиться.»

Вернулись в кабинет. Директор грузно опустился на стул, словно бы уже тем самым предоставляя свое кресло ему, Копнину. Поинтересовался:

— Видали коровку? Слышали?.. Элеонора Богуславская. Второй год как у нас, а никакого сладу. По мне так замуж се выдать, вот и все ее образование. Мало того, что сама ничего не хочет, других с толку сбивает… Глаза, говорите, хорошие? Как у овцы. За глаза и прозвали Телушечкой… Нет, я и не говорю, что все такие. Есть и толковые. И немало. Так их не видно и не слышно. Занимаются. Мы ведь теперь и аттестат даем. Если по совести, им и передохнуть некогда.

В этот день он задержался в училище допоздна. Включил настольную лампу, папки с «делами» пристроил рядом на стуле, подумал и наглухо задернул на окне тугие шторы. Он даже пощупал их: шелковые. Такие бы в комнату отдыха!

Разыскал среди папок ту, на которой было написано: «Личное дело Элеоноры Богуславской». Элеонора Вахрамеевна… Вкус у матери, видимо, не очень-то! Мать у Богуславской директор ресторана. С отцом дочери находится в официальном разводе. Нормально девочка училась только до шестого класса. Затем начались пропуски в занятиях на неделю, на месяц. До восьмого класса дотянула с трудом. В ПТУ второй год. Общительна, деятельна, однако учится плохо, нелюбознательна, ничем не интересуется, не читает. Основы теории (учится на закройщицу) усваивает с трудом, с практическими занятиями справляется значительно успешнее.

Раскрыл второе «дело», третье. Отец пьет, отца нет, мать — женщина ограниченная, неразвитая, ребенок был предоставлен самому себе… Глаза устали от чтения, когда наконец-то попалась папка, в которой было написано: родители скромные и трудолюбивые люди, очень заботливы по отношению к дочери. Запомнил и имя этой девятиклассницы: Лукашевич Татьяна.

Папок с «делами» осталось еще на несколько вечеров, оглядел их и поднялся из-за стола. Пока он доберется домой, будет уже первый час. Во всяком случае, главное он себе теперь уяснил: какие бы страсти ему ни рассказывали о девочках училища, взрослые-родители и все те, кто имел к ним хоть какое-нибудь отношение — виноваты больше.

Утром поделился своими мыслями в учительской. К его довольно горячему монологу отнеслись весьма сдержанно. Не отозвалась даже литераторша. Майя проверяла тетради, проворно чиркая в них ручкой с красной пастой. Молчание нарушила завуч. Не отрываясь от классного журнала, вздохнула: