Ритка

— Не знаете вы их, Алексей Иванович, наших девиц! Родителей, конечно, никто не оправдывает, но и они… Допустим, отец пьет, ладно! Так становись же поскорей на ноги сама! Нет, они об этом не думают. Им красивую жизнь подавай. Сейчас же, сию минуту!!. Сколько мы с ними возимся? Им же все трын-трава…

Успел подумать только: желчная она все-таки, эта Маргарита! — как раздался голос преподавателя русского языка и литературы:

— Безволие им мешает. А работать они просто-напросто не приучены. Ну, и неразвитость, конечно, сказывается, нелюбознательность.

Реплика литераторши подбодрила. Значит, его слова упали не в пустое пространство. А Майя даже тетрадь закрыла.

— Алкоголизм родителей не может не давать о себе знать. Здоровый ребенок будет сопротивляться среде, наши попадают под ее влияние.

Позднее он убедился: завуч и преподавательница литературы во многом правы, а он… он, оказывается, довольно смутно представлял себе то, что его ожидает здесь, в училище. Только теперь, что называется, прикоснувшись к делу, начинает постигать, что к чему.

Если б можно было целиком уйти в воспитательный процесс! Приходится же заниматься черт-те чем. Наметишь одно, а… До того, что представляется самым важным и нужным, не доходят руки.

…В автобусе народу меньше, чем обычно: еще очень рано. Ту часть пути, которую нужно пройти пешком, и вовсе миновал незаметно, занятый своими мыслями. Обратил внимание только, что пальцы пощипывает, несмотря на шерстяные перчатки. Сейчас, ранним утром, было еще морозно, и все же небо голубело уже, высокое, без зимней мглы. Под соснами еще не рассеялся синий сумрак, и сугробы подтаявшего снега тоже синие. Вокруг ни души: одни группы еще спят, другие только поднимаются с постели.

Его кабинет в жилом корпусе, вход отдельный: дверь под железным козырьком и две ступеньки. За тамбуром коридор и опять двери: одна ведет в его кабинет, через другую можно попасть в остальные комнаты помещения.

Он едва успел войти в коридор, как вторая дверь распахнулась и появилась полная фигура воспитательницы Кошаевой. На широком лице с двойным подбородком ни кровинки. «Ну вот, — еще успел подумать он не без раздражения, — опять жалобы, истерика».

— Новенькая… — тяжело выдохнула Любовь Лаврентьевна, — Алексей Иванович, новенькая… Богуславскую горлышком от графина… Еще бы немного…

Воспитательница грузно поднималась еще только по первым ступенькам лестницы, когда он миновал уже пролет. Грачева! Вот уж не ожидал, хотя и попала она в училище через детскую комнату милиции. Увидев эту ученицу впервые, просматривая ее документы, решил: с такой ладить можно. По всему видать, тихоня и учится отлично. Плохой из него получается психолог. Грачева не проработала в пошивочной мастерской трех дней и повредила провод у электромашины. Хорошо еще, он в это время оказался отключенным. Могла бы погибнуть. Он вызвал тогда ее к себе в кабинет. Вошла, села, как он велел, на стул возле стола, и он, бросив взгляд на ее лицо, остро почувствовал вдруг, что ее нисколько не пугает предстоящий разговор с ним, директором. Тут же спросил себя: а почему, собственно, девчонка должна бояться? Да, но ведь она совершила проступок…

Позади, вторя его мыслям, причитала воспитательница:

— И кто бы мог подумать? Такая пичужка! Я, когда увидела ее первый раз, пожалела. Милая, думаю, славная… Неужели отец, негодяй, променял такую на бутылку?

Любовь Лаврентьевна вела когда-то в школе начальные классы, потом оказалась здесь, в ПТУ. Как ни странно — учительница же! — она была не очень грамотна, не все слова выговаривала правильно, была до крайности простодушна, но девчонки, не упускавшие ни малейшего повода зло посмеяться над человеком, не издевались, над нею. Он-то, Копнин, сразу же решил, что работа в училище абсолютно не подходит для Любови Лаврентьевны, на ее место следует принять более молодого, разворотливого и авторитетного человека, но заполучить такого человека все не удавалось, и тем временем он, незаметно для себя, примирился с недостатками Кошаевой. Очень уж она была невредная, Любовь Лаврентьевна, всех-то она понимала и жалела! Видимо, этим она и подкупала своих подопечных, девчонки доверяли воспитательнице и вообще относились к ней более снисходительно, чем к другим.

Шел уже восьмой час, в учительской собрались все, кто работал в этот день с утра, бросились к ним навстречу, жаждая подробностей, и Любовь Лаврентьевна, прикладывая пухлые ладони к осунувшемуся от пережитого волнения лицу, принялась рассказывать:

— Я в третьей группе была, там сегодня что-то разоспались. Говорю: «Совесть у вас есть, девчонки? Сколько можно вас будить?» Ну, они мало-помалу зашевелились, а тут Сорокина в двери и как завопит: «Любовь Лаврентьевна, скорее к нам! Новенькая и Телушечка схватились!»

Он не сразу разглядел в темной учительской сгорбившуюся узкоплечую фигурку возле дивана. Подошел. Грачева подняла лицо с потухшими невидящими глазами. Почувствовал, чго знает, как начать разговор, подозвал воспитательницу:

— Любовь Лаврентьевна, проводите Грачеву ко мне в кабинет. Поговорим там.