Ритм войны. Том 1

– Я думаю, это спрены славы, – сказал Адолин. – Спрены эмоций в этом мире подобны животным. Спренов затягивает на нашу сторону, когда они чувствуют какую-то сильную эмоцию, и мы видим их в искаженном облике.

– Поразительно, – проговорил Годеке. – Спасибо, что взяли меня с собой в это путешествие, светлорд. Арчинал много рассказывал мне об этом месте, но я никогда не думал, что когда-нибудь увижу его. Сегодня вечером я буду возжигать благодарственные молитвы… если, конечно, найдется костер. Я до сих пор не знаю, как тут все устроено!

– Значит, ты… продолжаешь верить во Всемогущего? Следовать заповедям воринизма и все такое? Несмотря на то, что Вестники предали нас?

– Вестники – это не бог, а его слуги, – возразил Годеке. – Буря свидетельница, я и сам его не раз подводил.

На миг его лицо приобрело отстраненное выражение.

– Не думаю, что мы можем винить их за то, что они в конце концов сдались. Скорее, я думаю о том, как замечательно, что они так долго продержались, чтобы обеспечить нашу безопасность.

– А то, что они подтвердили смерть Всемогущего?

– Смерть Чести, – уточнил Годеке. – Одного из аспектов Всемогущего. – Он улыбнулся. – Все в порядке, светлорд. Я могу понять кого-то, кто задает вопросы, – сейчас время такое. Помните, однако, что церковь учила: все мы – аспекты Всемогущего, он живет в нас. Как жил в существе по имени Честь, которому было поручено защищать людей. Всемогущий не может умереть. Люди могут умереть. Вестники могут умереть. Даже Честь может умереть. Но Честь, люди и Вестники будут жить снова – преображенные, одухотворенные его силой. – Годеке оглянулся на вьючную лошадь, на которой ехал его спрен. Из седельных сумок выглядывало несколько книг. – Я все еще учусь. Мы все учимся. «Книга бесконечных страниц» не может быть заполнена… хотя ваш отец сделал очень хорошее дополнение к тексту.

– Значит, ты не против, чтобы мужчина писал? – Адолин нахмурился.

– Адолин, ваш отец не просто мужчина.

– Он…

– Ваш отец – святой человек. Я был таким же, прежде чем взяться за эту новую роль. – Годеке покачал головой. – Всю свою жизнь я прожил с уродством, а потом в одно мгновение преобразился и исцелился. Я стал тем, кем всегда себя считал. Ваш отец претерпел более яркую трансформацию. Он так же божественен, как и любой ревнитель. И… должен признать, кое-что из того, что он говорит, имеет смысл. Как можно запретить человеку узреть святые слова Всемогущего только потому, что он родился мужчиной? Это заставляет меня задуматься, не ошиблись ли мы с самого начала. Не были ли мы эгоистичны, желая сохранить все это для себя. Я не согласен с выводами, к которым пришел ваш отец, но я рад, что люди говорят о церкви, а не занимаются своими делами, предполагая, что ревнители позаботятся об остальном. Многие люди вспоминали о религии только тогда, когда наступало время одного из их Возвышений. – Он ухмыльнулся, когда мимо проплыла еще одна группа спренов славы. – Мне не терпится написать об этом в обитель. Когда братья и сестры узнают, какие чудеса сотворил здесь Всемогущий…

Адолин сомневался, что понимает, о чем говорит Годеке, но в то же время было приятно видеть столь воодушевленного человека. Оставив Годеке наедине с радостным волнением, он отправился поболтать с Аршккам через ее спрена-переводчика. Она чувствовала себя почти так же, как он в первый раз в Шейдсмаре, – ошеломленной.

– Раньше я думала, что моя жизнь имеет смысл, – сказала женщина через спрена. – Раньше мне казалось, что я знаю, чем это кончится. Я не хотела покидать Ташикк. Там моя жизнь была тяжелой, но все было ясно.

– Тогда почему вы ушли?

Она устремила на него пристальный, пронзительный взгляд:

– Как я могла остаться? Я до сих пор не знаю, почему меня выбрали. Меня, доживающую отмеренный срок? Но если ребенок смог ответить на зов, то мне недопустимо было подыскивать отговорки.

Ребенком, на которого Аршккам ссылалась, была Крадунья, которая за минувший год завербовала еще нескольких Сияющих. У девчонки, похоже, была способность находить других, проявляющих силы.

– Что вы о ней думаете? – спросил Адолин. – О Крадунье? Иногда она ведет себя странно, даже по меркам Сияющих.

Аршккам поморщилась, ее губы неприязненно сжались.

– Она – то, что мне нужно, хотя я и не знала этого. И я не хочу, чтобы вы говорили ей о моей нежности к ней, пожалуйста. Этой девочке нужна твердая рука.

Это была нежность?

– Коряга, – задумчиво сказала Аршккам через спрена. – Так меня дети прозвали. Единственным, кто когда-либо сочинял для меня дурацкие прозвища, был мой отец. Дети видят во мне человека, в то время как у многих других с этим проблема. Так что Корягой я и останусь. Раз уж дети доверили мне это славное имя.