Дома Эшонай устроила ее, принесла поесть. Потом хотела показать свои новые карты, но передумала: Джакслим не любила слушать о путешествиях дочери. Не стоит ее расстраивать.
Почему все должно было случиться именно так? Эшонай наконец-то получила от жизни, что хотела. Но прогресс, перемены не могли произойти без бурь и течения лет. Каждый прошедший день означал для ее матери еще один шаг на пути к распаду.
Время, жестокий владыка. Оно превращает детей во взрослых, а потом радостно, безжалостно отнимает все свои дары…
Они все еще ели, когда вернулась Венли. Теперь сестра все время прятала улыбку, словно тайком настроилась на ритм забавы. Она положила свой самосвет – тот, что со спреном, – на стол.
– Они собираются попробовать, – объявила Венли. – Набирают добровольцев. Я должна предоставить горсть этих самосветов.
– Как ты научилась делать такую же огранку, как и у человеков? – спросила Эшонай.
– Это было нетрудно. Просто потребовалось немного практики.
Их мать уставилась на самосвет. Она вытерла руки тряпкой и взяла камень.
– Венли. Мне нужно, чтобы ты вернулась к урокам. Я не знаю, как долго еще смогу быть нашей хранительницей песен.
– Потому что твой разум сдает, – сказала Венли. – Мама, как ты думаешь, почему я так старалась найти эти новые формы? Это может помочь.
Взглянув на мать, Эшонай настроилась на ритм изумления.
– Помочь? – переспросила Джакслим.
– У каждой формы свой образ мышления, – объяснила Венли. – Это сохранилось в песнях. А некоторые были сильнее, более устойчивы к болезням, как телесным, так и душевным. Так что если бы ты перешла на эту новую форму…
Ее мать настроилась на ритм размышлений.
– Я… не понимала, – сказала Эшонай. – Мама, ты должна пойти добровольцем! Наверное, это и есть выход!
– Я пыталась уговорить старейшин, – прибавила Венли. – Они хотят, чтобы сперва попробовали измениться молодые слушатели.
– Они прислушаются ко мне, – решительно заявила Джакслим. – В конце концов, моя работа – говорить так, чтобы они слышали. Я попробую эту форму, Венли. И если ты действительно достигла своей цели… Ну, я когда-то думала, что быть нашей новой хранительницей песен – наибольшее, чего ты можешь достичь в жизни. Мне и в голову не приходило, что ты сумеешь изобрести еще более почетное призвание – Хранительница форм.
Эшонай откинулась на спинку стула, слушая, как сестра поет в ритме радости. Только… ритм как будто сбился. Звучал быстрее. Может, жестче?
«Не выдумывай, – приказала она себе. – Не поддавайся зависти, Эшонай. Это может легко разрушить нашу семью».
63. Практика
Каладин метался, обливаясь потом и дрожа. Его разум переполняли видения умирающих друзей. Он видел Камня, который замерз на Пиках, Лопена, убитого на далеком поле битвы, Тефта, погибающего в одиночестве, усохшего до костей, с остекленевшими от огненного мха глазами.
– Нет! – закричал Каладин. – Нет!
– Каладин! – Сил летала вокруг его головы, от чего перед глазами вспыхивали полосы бело-голубого света. – Ты проснулся. С тобой все в порядке. Каладин?!
Он задышал размеренно и глубоко. Кошмары казались такими реальными и… цепкими. Как запах крови на одежде после боя.
Он заставил себя подняться на ноги и с удивлением обнаружил на каменном выступе небольшой мешочек со сверкающими самосветами.
– От Даббида, – объяснила Сил. – Он оставил их немного раньше, вместе с бульоном, потом схватил кувшин, чтобы сходить за водой.
– Откуда он…
Может, получил их от ревнителя в монастыре? Или потихоньку взял откуда-то еще. Даббид мог передвигаться по башне так незаметно, как Каладин не мог – люди всегда смотрели на Каладина, помнили его. Все дело в росте, думал он. А может, в поведении. Он так и не научился держать голову опущенной, даже когда был рабом.
Каладин покачал головой, затем принялся за утренние процедуры: потянулся, сделал зарядку, умылся тряпкой и водой, как мог. После этого позаботился о Тефте, вымыл его и переложил, чтобы предотвратить пролежни. Сделав все это, Каладин опустился на колени рядом с постелью Тефта со шприцем и бульоном. Он надеялся, что такое успокаивающее занятие, как кормление друга, утихомирит его разбушевавшийся разум.
Пока Каладин трудился, Сил устроилась на каменной скамье рядом с Тефтом. Она сидела, одетая в свое девичье платье, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Оба долго молчали.
– Как бы я хотела, чтобы он проснулся, – наконец прошептала Сил. – В том, как Тефт злится, есть что-то радостное.
Каладин кивнул.
– Я была у Далинара перед его отъездом, – продолжила она. – Спросила, может ли он заставить меня чувствовать то, что иногда чувствуют люди. Печаль.