Родиться Царём

— Я думаю черкесы? — не определённо сказал Пилат. — Я, с работы пришёл в обед, а наших ребят, никого на работе не было. Смотрю записка на столе.

«Мы все на день рождение, у ивановских девчонок, приходи»?

Я побрился, оделся и на дорогу засадил стакан водки. В общагу женскую зашёл, спрашивать начал по всем комнатам, где ивановские девочки живут? Никто не знает. Я был очень вежлив со всеми. Потом в одну комнату открываю дверь, а там тёлка лежит рыжая и соблазнительная, как Софи Лорен. Она мне говорит, — заходи? Я зашёл. Она спрашивает у меня, не хочу ли я несколько минут заняться любовью? Я естественно сопротивляться не стал. Одеколон у меня хороший был, не Маша пляшет, а Саша. Думаю, на него она и повелась. Эта тёлка предложила мне лечь с ней и подвинулась на кровати. Я снял брюки и лёг, вдруг здоровый черкес заходит и молча, хвать мне по физии. Я его спрашиваю, за что? А он мне отвечает. За то, что я с его женой сплю. А потом меня спрашивает: Выпить хочешь? Я ему, — хочу. Он берет мои брюки и запускает в карман руку. Забирает последний четвертак паскуда. Я ему говорю, возьми спирту и вина, а сдачу принеси? Думаю, подпою его и потом отомщу ему за удар, а он пришёл с другом сволочь. Сами напились, и мне ещё добавили. Даже ста граммов суки не налили за мои бабки. Ни сдачи, ни культуры, — возмущался Пилат, — выкинули меня, как щенка из комнаты. А баба эта никакая ни жена была, — подстава самая настоящая, с красивой рожей. Она тоже с ними бухала.

— Ты комнату помнишь? — спросил Олег.

— Второй этаж тридцать девятая комната, — вспомнил он.

— Тогда пошли? — настойчиво потянул он Пилата за руку, — таких вещей прощать нельзя!

На вахте Олег спросил, где Маша Пчёлка живёт и, забрав всех ребят, тронулись в комнату, где находились обидчики. Женщина с безобразно наложенной косметикой на лице и в рваном халате лежала поперёк кровати, ноги лежали на табурете. Она была до невменяемости пьяна. Увидав непрошеных гостей, она чуть приподняла голову. Глаза её разъехались в разные стороны, и голова бесчувственно упала, ударившись о голую стену. Два крепких черкеса сидели за столом уставленным батареей бутылок от спиртного.

— Вы чего вломились сюда? — спросил здоровый черкес. — Здесь семейные живут.

— Проходи сюда? — дернул за рукав пальто Пилата Олег.

— Ах, так вы за этим сюда пришли? — зарычал пьяно черкес, — да я вас перережу сейчас всех, — схватил он со стола кухонный нож. Воспользоваться он им не смог, так, как получил сильный удар табуреткой по голове, той, которая подпирала ноги пьяной женщины. Дорогой был проворнее и трезвее всех. Поэтому на табуретке сразу сориентировался, когда оказался на территории черкесов. В комнате всё трещало и хрустело. Второй парень оказался, покрепче первого и попытался оказать сопротивление, но ненадолго. Его быстро затоптали. На их подружку вылили, тазик с помоями и ушли к себе в общежитие. А Пилат в это время спокойно проверил их карманы и забрал всю наличность. Бережно сложил недопитые бутылки в пластиковый пакет и перед уходом пригрозил обескураженной жрице любви, вытирающей с себя отходы:

— Руки прочь от Черноземья! — сказал он ей гордо, и тихо закрыл за собой дверь.

Коньяк Олега в этот день остался нетронутым, так — как спиртного у девчат было в изобилии.

***

В воскресение утром Олег научил Толика с дешёвым яблочным вином выпить английской соли:

— Как только процесс пойдёт, — сказал он, — вызывай скорую помощь, — после чего на весь день с ночёвкой ушёл к Алисе.

В понедельник сам пошёл к главному врачу больницы Витольду Аскольдовичу. Без проволочек и без назначения курса лечения он оказался в одной палате с Толиком, геологом и милиционером.

Олег окинул взглядом палату.

— Привет снайпера, — поприветствовал он больных.

Геолог спал и ничего не слышал. А милиционер с Толиком лежали и смотрели на него со страдальческим взглядом. Такое впечатление было, что у них от отравления сил не было языком пошевелить.

Одна кровать, стоявшая, около Толика была свободной. Её Дорогой и облюбовал, положив на него пакет с вещами. Ещё пустовала кровать около окна. Палата была шикарная с телевизором и холодильником. В ней отдельно за дверью находилась ванна с совмещённым туалетом, где помимо унитаза на полу стояли горшки, как в детском садике персонально для каждого. Даже для вновь поступивших больных в стационар наклеивали бумажку с фамилией. При основном входе отгороженной дверью, стоял на всякий случай ещё один умывальник. Осмотрев палату, он одобрил условия, а по поводу второго умывальника внёс критическую ремарку:

— Лучше бы второй унитаз поставили для специфических больных. Умыться, всегда можно подождать. А тут если революция взыграется в животе, то Аврора может отдыхать.

— Это для врачей умывальник, — внимательно рассматривал бодрого больного мент. — Они после обхода руки там моют, — пояснил он и закрыл глаза.

Толик лежал тоже с полуоткрытыми глазами. На нового больного он смотрел с безразличием. Высунув свой белый и шершавый язык, он словно наждачной бумагой поскрёб им по губам и вымолвил: