Она была похожа на перепуганного взъерошенного воробышка, и Мишель испытал почти физическую потребность действительно обнять её и утешить. О-о, это как раз неудивительно, вообще-то старшим братом он был превосходным, долгие годы тренировался на Катерине, оттачивая мастерство до мелочей. И Саша, в своём отчаянии, со слезами на глазах, была сейчас очень похожа на Катю, на перепуганную маленькую Катю, которая часто плакала и расстраивалась из-за пустяков.
Но тут дело было явно не в пустяках.
Не стала бы эта сильная и мужественная девушка так переживать из-за мелочей!
– Тихо-тихо, – произнёс Мишель успокаивающим голосом, уже совсем не думая о том, что она его враг, и он пообещал себе ненавидеть всех представителей её семьи до конца дней.
– Не думаю, что вы захотите знать правду, – сразу же предупредила она. – Это ужасно, это… Господи, боже! – прошептала Саша и спрятала лицо в ладонях.
– Я прошу тебя, успокойся, – очень проникновенно произнёс Мишель, руки его по-прежнему лежали на её плечах. И это, как ни странно, и впрямь успокаивало. Она была не одна. Он был с ней. Но как сказать ему…? Как она вообще сможет сказать такое вслух?!
Максим Стефанович мог уже не договаривать, тут и так всё было ясно.
Хуже не придумаешь.
И как бы это ей не пришлось успокаивать Мишеля, после того как она озвучит услышанное от Рихтера! Если, конечно, у неё вообще повернётся язык повторить всё это.
– Хорошо, – прошептала Александра и вновь вернулась на своё место.
Максим Стефанович наблюдал за нею с грустью и ничего не говорил. То есть не жестикулировал. Он сидел без движения, с состраданием глядя на девушку напротив. Потом вздохнул.
– Простите, Максим Стефанович. Пожалуйста, продолжайте, если… если сможете…
Он кивнул в ответ, но некоторое время не продолжал. Собирался с мыслями. И дальнейшие его жесты были медленными, не в пример предыдущим. Медленными и как назло понятными, все до единого, хотя сейчас Александра как раз предпочла чего-нибудь не понять. Но нет, ужасы двадцатипятилетней давности до неё дошли во всей своей красе, не потеряв ни единой детали.
"Детей они подменили. Мальчика Санды забрала к себе (Юлия), а моя (невеста) принесла им мёртвого ребёнка из больницы. Он тоже был восьмимесячным, родился с отклонениями, мать бросила его, не стала забирать, не стала хоронить… И они похоронили его вместе – Санда и моя невеста. Конечно, он (муж) не поверил, когда вернулся и узнал обо всём. Он раскопал могилу, прямо при свете дня, никого и ничего не стесняясь, и, говорят, когда достал из гроба маленькое тельце, упал на колени и заплакал… Это был единственный раз, когда его видели плачущим. Тогда он поверил. И сына ему было жаль. Но, как ты думаешь, в чём он увидел причину его смерти?"
– О нет, – только и сказала Александра.
"Да, – Максим Стефанович кивнул, подбородок его задрожал. – Он первым делом спросил, кто принимал роды, и ему назвали имя. Тогда он сказал, что она горько пожалеет о своей некомпетентности…"
– Господи!
«В то утро я сделал ей предложение. Подарил кольцо, встав на вот это самое больное колено, тогда ещё крепкое… это было у пруда, в парке, рядом с домом, где мы (с Юлией Николаевной и Гордеевым) жили. Она согласилась. Мы были так счастливы! А к вечеру из Дуная выловили её обезображенное тело. Я узнал его по кольцу. Внутри была надпись, я заказал гравировку. "Любимая, ты – моя жизнь", вот как там было написано. Ей не было и двадцати пяти лет! Она умерла такой молодой…»
Было от чего потерять дар речи, подумала Александра, смахивая непрошеные слёзы краешком рукава.
О да. После такого он имел право ненавидеть Юлию Николаевну!
Пускай прямой её вины в смерти бедной девушки не было, но всё же… всё же, если бы не она, ничего этого не произошло!
Но это оказалось ещё не всё. Далеко не всё.
"Некомпетентности! Будто кто-то был виноват, что ребёнок родился раньше срока! Но ему было наплевать. Ему нужен был виновный. Ему нужно было выместить своё зло на ком-то! И этим кем-то стала моя любимая. С Санды нечего было взять, она не вставала с постели и едва дышала. Роды дались ей тяжело. Она и так умирала, он не стал её добивать. А вот к моей дорогой невесте оказался менее благосклонен, – Максим Стефанович опустил голову. – Мне тогда было сорок лет. Сорок. Я был взрослым мужчиной, но повёл себя как мальчишка! Я был ослеплён яростью. Я как будто не видел, чем мне грозит неповиновение, а если и видел, то мне было на это наплевать. Я набросился на него прямо во время обеда, вытащив его из-за стола. Меня должны были убить за это. Убить, понимаешь? Но я не видел ничего перед собой! Я кричал ему – убийца, убийца! – я был готов голыми руками задушить этого ублюдка! Такое не могло сойти мне с рук. Он был беспощаден к своим врагам. Меня должны были убить. Но они всего лишь отрезали мне язык. Чтобы не "клеветал на хороших людей почём зря", вот как они сказали. И это мне ещё повезло. Меня и убили бы, если бы не… (Что?! Кто?!)"
– Гордеев?! – Александра округлила глаза. Максим Стефанович кивнул.