Роксолана-Хуррем и ее «Великолепный век». Тайны гарема и Стамбульского двора

Это не праздные вопросы, потому что от них зависит понимание характера самой Роксоланы.

В сплетнях все выглядит так, будто султанша решила извести визиря, чтобы иметь возможность беспрепятственно влиять на султана. Это тем более похоже на правду, что после казни Ибрагима Сулейман значительно изменил внешнюю политику и линию собственного поведения.

Мол, ведьма-султанша подбросила султану фальшивые бумаги, порочащие его друга, чтобы уничтожить соперника в борьбе за душу Повелителя. Удивительно, что молва, называвшая Ибрагима не иначе как «френк», то есть «чужак», и презиравшая за те самые статуи языческих богов, на сей раз была на стороне пострадавшего, твердо уверенная, что это ведьма извела визиря.

Казалось бы, два скорпиона сцепились в банке, стоило бы порадоваться, если оба так плохи, но одна из двоих неугодных осталась жива, и вся ненависть теперь досталась ей одной. Именно потому Роксолана в сплетнях и слухах даже хуже Ибрагима, которого при жизни ненавидели, пожалуй, больше, потому что Роксолана жила за закрытыми Вратами Блаженства, а визирь – на виду.

У Роксоланы и Ибрагима немало сходства в судьбе: оба были рабами, волею случая попали к Сулейману и были им приближены, для обоих Сулейман был главным в жизни, оба были ему преданы и желали только добра, оба были сообразительны, крайне любознательны, имели быстрый ум, схватывая знания на лету, оказались прекрасными организаторами и очень любили новшества. Оба были белыми воронами в своем обществе, и обоих, каждого по-своему, любил султан.

Что могло сделать врагами таких людей, чем они умудрились помешать друг другу?

Что же отличало Роксолану и Ибрагима?

Ибрагим был публичным человеком, очень публичным, любившим блеск и мишуру славы, поклонение окружающих, рукоплескание толпы. Любил быть в центре внимания, любил лесть. Это не мешало ему быть толковым и порядочным.

Экранный Ибрагим волей костюмеров откровенно недотягивает до настоящего. У Ибрагима Паргалы свита была не меньше, а иногда (в отсутствие султана) и больше султанской. Одежда из самых дорогих тканей, обувь лучшей кожи, конская сбруя украшена драгоценными камнями. Это само по себе неплохо и вполне понятно для мальчика, выросшего в бедности.

Иностранцы описывали его манеру одеваться как блестящую и даже роскошную. Манеру держаться – как ироничную и временами надменную. Он пользовался каждой возможностью подчеркнуть свое возвышение, свое равенство султану. Рожден в рыбацкой деревушке? Зато стал Великим визирем Османской империи.

Но недаром народная мудрость ставит медные трубы лести на последнее место, их пройти куда трудней, чем огонь и воду. Ибрагим, судя по всему, не прошел. Уши привыкают к лести, и человек перестает ее замечать. Ибрагим к тому же так часто и много внушал всем, что он равен султану (это было перед иностранцами и для пользы дела), что сам в это поверил.

Скупые строчки обрывочных записей приближенных к султану и самому Ибрагиму рассказывают, что ко времени персидского похода Ибрагим, видно, после несостоявшегося развода и рождения у Хатидже сына, уверовал в то, что вошел в султанскую семью навсегда, в свою недосягаемость для кого угодно и стал называть валиде тещей, султана – братом, а за глаза и вовсе «этим турком».

Неизвестно, знал ли об этом сам Сулейман. Если знал и долго молчал, значит, в нем копилась та самая гроза, которая в конце концов уничтожила Ибрагима.

В самом деле, чего было бояться Ибрагиму? Сулейман никогда своего слова не нарушал, а уж клятв тем более, если поклялся, что не снимет друга с должности Великого визиря и не казнит его – значит, так и будет, бояться нечего. Лесть окружающих только помогала утвердиться в этом убеждении.

И Ибрагим просто потерял чувство реальности.