Роман с пивом

Где-то совсем неподалеку завыли сирены пожарных машин, и стало вдруг совершенно непонятно, что же это такое вокруг, и все происходящее смешалось в один большой ком, так что и сказать невозможно, во сне ли все это или наяву или, может быть, в каком-то совершенно новом измерении, пожарные машины продолжали выть, и казалось, а не солнце ли это что-то там подожгло, а может, именно из-за них, из-за машин, стало вдруг очевидным, что ты не где-нибудь, а в парке, лежишь на траве, а все вокруг окутано густой и черной полуреальной пеленой, так что парка и не видно даже, но ты его чувствуешь, чувствуешь, как некую форму, и все же, пожалуй, это был сон, не может такого происходить наяву, и в голове снова зароились всякие мысли о том, что случилось за день, и стало вдруг казаться, что плывешь над каким-то древесным складом, а там внизу доски, доски, а между ними лежит голый Хеннинен, фу-ты, черт! — но на самом деле он был не совсем голый, на нем были массивные генномодифицированные черные туфли, там же вместе с Хенниненом были и те двое полицейских, но они накопили какой-то удивительный заряд сияния и теперь светились, как электрические лампы, и стегали Хеннинена блестящими полуметровыми кабачками, жалкое это было зрелище, этот сон, такой, о котором хочется кому-нибудь рассказать, сразу как проснешься, но который, как ни старайся, невозможно передать словами, и вот уже публика начинает засыпать в середине третьего предложения, но заменить это третье предложение никак нельзя, ведь оно начинается где-то в туманном сумраке на пересечении яви и сна, там, где все похоже на одну большую вращающуюся воронку, и даже сейчас, в этот вот самый момент, было непонятно, что же там происходит, на какое-то время разум все же соглашался на сдельную работу, и тогда события приобретали вдруг некую очередность, опирались, так сказать, на реальную основу, а уж как только процессор начал работать безостановочно, действительность стала снова постепенно восстанавливаться — вначале вернулась темнота, а потом и все земное, воющие пожарные, воющие «скорые», воющие полицейские, а вместе с ними и все другие, тоже воющие, а потом вдруг раз — и стало светло.

Пожарные все еще выли, но было уже совсем светло. Прошло некоторое время, прежде чем с трудом удалось открыть глаза, хотя «открыть» не совсем верное слово, они и так были открыты, но было слишком светло.

— Ого, — сказал Маршал. Это был возглас, который произносят в том случае, когда действительность не соответствует возлагаемым на нее ожиданиям, а именно это в данном случае и произошло.

Затем поблизости стало что-то проявляться. Это что-то было неопределенно-черное по цвету, а по бесформенности напоминало туфли Хеннинена. Воющие машины скрылись за поворотом, и теперь их жалобы блуждали между домов, становясь прерывистыми и невнятными, как на заезженной магнитофонной ленте.

Травинки щекотали ухо, и плотная пелена перед глазами стала рассеиваться. Маршал вытер со щеки убежавшую слюну. По абсолютно непонятным, несмотря на благие намерения, причинам было такое чувство, что он проснулся в Миккели, или где-нибудь в Пиексамяки, или какие там еще есть дикие места.

— К черту, ну и состояньице. Долго я спал?

— Прости, времени не засекали, — развел руками Жира.

— Снова здорово, — бросил Хеннинен. — Чего ты, бля, прикопался к этому времени?

— Просто подумал, а вдруг уже вечер.

— Ну, солнце, как видишь, все еще светит, — сказал Хеннинен.

— То есть можно сказать, что вечереет?

— Скорее дневает, — сказал Жира. — Или клонится к вечеру. Солнце его жизни медленно клонилось к закату.

— Мне снилось что-то ужасное, но уже там во сне я понял, что это какой-то бред и что рассказать его я никогда никому не смогу. То есть вам я сейчас уже рассказываю, но больше никому не буду, эх-нах, я, по-моему, все еще где-то в дебрях.

— Очень так по-городскому, — сказал Жира.

— Ах да, там во сне был такой момент, что эти мудилы затащили куда-то Хеннинена и угрожали ему ужасными овощами-мутантами или даже мутантами-овощами. Но может, и правда это была только угроза, и до тяжелого рукоприкладства дело не дошло, тут уж не знаю. Но сон, в общем, был приблизительно такой.

— По крайней мере, не вещий, — сказал Хеннинен.

— Ну, этого мы не знаем. Хотя постой. Какого хрена ты тут делаешь? Я что, так долго спал?

— Приди в себя, дорогой, — сказал Жира, и голос его звучал так, словно он кого-то уже оплакивал, хотя, конечно, женских забот у него накопилось, мама не горюй.