Романески

Ни впереди, ни справа, ни слева — нигде на украшенной гирляндами белой пены, блестевшей в тусклом ночном свете излучине не было ни души. В этой части залива почва была довольно твердой, и копыта лошади не проваливались. Де Коринт заставил ее сделать несколько шагов в море; у берега было мелко, и вода едва доходила ей до колен. Странное шлепанье теперь раздавалось совсем рядом, и вскоре граф увидел в двух десятках метров от себя некий плоский предмет, танцевавший на волнах, то опускаясь, то поднимаясь^П6 и периодически испуская яркий свет.

Проехав еще несколько шагов (что сделать было уже труднее, поскольку лошадь упрямилась), де Коринт понял, что это было зеркало, не утонувшее только благодаря своей массивной раме. Плавая стеклом вверх, оно, в зависимости от угла наклона, от времени до времени освещало всадника отраженным лунным светом. Когда графу Анри захотелось добраться до него, верный белый скакун пройти оставшиеся несколько метров отказался. Полагая, что виной непослушания были теперь уже довольно большие волны, которые доходили животному до груди, граф решил несколько секунд переждать, чтобы конь пообвык, и уж затем поощрить его легким уколом шпор.

Но, словно испугавшись чего-то, лошадь встала на дыбы и, явно желая повернуть обратно, замотала головой, стремясь освободиться от удил. Всадник попытался преодолеть это необычное и непонятное сопротивление, все более нервничая оттого, что вожделенный предмет начал удаляться вслед за отливом. Дразнящее шлепанье по воде продолжалось и, как показалось графу, даже становилось все более громким и частым и все более вызывающим при каждом ударе овального зеркала, которое, несомненно, было тяжелым.

Погода стояла безветренная, но волнение на море снова усилилось, что было странно для этой хорошо защищенной бухты, где изменения уровня воды или не происходили вовсе, или оставались незначительными. Лошадь будто взбесилась, и удерживать ее стало невозможно. Когда накатилась еще более высокая волна, конь, сделав «свечку», сбросил с себя де Коринта, и тот оказался по горло в ледяной воде, но равновесия не потерял. Раздув ноздри, животное одним рывком повернулось кругом и устремилось к берегу, протяжно заржав и запрокинув голову на спину, как это делает воющий на луну волк. Своими копытами оно подняло грозди пены, блеск которой в голубом сиянии ночи временами становился ярким, как огонь некой катастрофы, смешиваясь с языками пламени, в которые превращались пряди растрепанной конской гривы.

Однако де Коринт решил не отступать. То вплавь, невзирая на тяжесть намокшей одежды, то ступая по дну в перерывах между волнами, которые его поочередно опускали и поднимали, то уходя под воду с головой, то выныривая и вновь набирая воздуха в легкие, то теряя на несколько секунд равновесие, он тянулся за зеркалом, неумолимо от него удалявшимся. Но вот, в последний раз собравшись с силами — бог знает как, — он наконец его схватил. Зеркало было таким тяжелым, что де Коринту показалось удивительным, как оно еще не утонуло. Вконец измученный, он со страхом подумал, удастся ли ему когда-либо выбраться на твердую землю. Графу почудилось, будто на его плечи вдруг взвалили весь земной шар. Овальная рама имела в длину более метра, а ее резьба возвышалась над стеклом не хуже корабельного планшира. Де Коринт вцепился в него что было сил и, уже забыв о времени, вступил в отчаянную борьбу с морем, уносившим его от берега…

Как бы там ни было, ценой неимоверных усилий граф справился с тем безумным трудом, выполнить который почувствовал себя обязанным. Он вытащил добычу из воды и в изнеможении повалился на песок, как если бы собирался лечь спать. Но от холода, усталости и нервного перенапряжения его трясло, как в лихорадке. По его мышцам то и дело пробегали непроизвольные болезненные судороги.

Открыв глаза, он увидел склонившуюся над ним свою белую лошадь, которая смотрела на него по-человечески грустно, а может, даже с тоской и упреком. Граф Анри отвернулся, приподнялся на локте и перевел взгляд на зеркало, которое лежало возле, среди ракушек и обрывков водорослей, оставленных отливом. Огромная рама, казалось, была сделана из палисандра, то есть из очень темного южноамериканского красного дерева. Само зеркало уже потемнело — скорее всего из-за долгого пребывания в соленой воде; его сплошь покрывали начавшие высыхать капли. Вдруг в глубине толстого стекла, зеленый цвет которого в лунном свете приобрел синеватый оттенок, де Коринт отчетливо увидел — и почти не удивился этому — нежное бледное лицо своей невесты Мари-Анж, утонувшей на атлантическом пляже неподалеку от Монтевидео. Ее тело так и не нашли. И вот она перед ним — с загадочной улыбкой на устах, устремившая на него свои голубые глаза.