Романески

Коротенькие ленты белой пены, образующие во время обманчивого штиля на подвижной воде более или менее упорядоченные системы параллельных кривых линий, незаметно, но постоянно дрейфующие в одном направлении, я наблюдал в детстве часами между скалами Бриньогана, на том продуваемом штормовыми ветрами гранитном берегу, где отец моей бабки, которого я не видел и не знал, но которого дома называли дедушкой Перье, служил таможенным бригадиром. Когда сестра и я были совсем маленькими, нас туда время от времени возили на миниатюрном, почти игрушечном, поезде, на который мы садились в Бресте; в течение нескольких дней мы жили в старом каменном доме с толстыми стенами и узенькими окошками, лишенном каких-либо удобств и стоявшем на краю галечного пляжа, у дороги, по которой дозором ходили таможенники. От дороги дом отделял квадратный сад, куда во время прилива залетали соленые брызги. Это был «дом Перрины», дружившей, если я еще не все перепутал, с обеими дочерьми бригадира (бабушкой Каню и крестной), которые провели всю свою молодость в деревне в компании детей крестьян и рыбаков, говоривших в основном на бретонском языке; по вечерам они собирались у кого-нибудь в доме, чтобы почитать жития святых, послушать предания о кораблекрушениях, привидениях и неприкаянных душах, чьи стоны они потом слушали безлунными ночами, возвращаясь к себе и шлепая сабо по раскисшим от дождя песчаным тропинкам, где на них налетали вместе с порывами западного ветра сонмы буйствующих призраков.

Ленточки белой пены; коварные морские течения, змеящиеся между глыб красного гранита; воронки, вырытые у подножия скал неустанными, но почти невидимыми водоворотами; обманчивые берега и мелкие волны с их кажущейся регулярностью — весь этот водный мир, столь же привлекательный, сколь и опасный, был основной питательной средой моих дурных сновидений. Их можно найти во многих моих «Моментальных снимках», равно как в ночных кошмарах, с которых начинается «Цареубийца». Что касается последней книги, одна более длинная повесть Киплинга имеет с ней немало сходных черт, на что я обратил внимание совсем недавно, хотя они явно не случайны. Это называется так: «Самая прекрасная история в мире». Некий служащий страдает от постоянно повторяющихся видений поразительной четкости и реальности, которые как бы относятся к его другому существованию, имевшему место несколько сот лет назад, может даже, тысячу-другую лет до того, как он стал гребцом на какой-то галере. Грозные окрики надсмотрщика, щелканье бича, размеренные движения весел, тоскливые песни товарищей по каторге и особенно огромная волна, перед самым кораблекрушением застывшая над планширом и через мгновенье рухнувшая на людей, прикованных к скамьям, — все эти картины возникают перед ним внезапно, одна за другой, все более и более осязаемые и трагические, вплоть до дня его женитьбы, когда все резко оборвалось, исчезло, не оставив следа… Сизиф, как говорит Кафка, был холостяком.

Дедушка Перье, Марселен-Бенуа-Мари, должно быть, имел задачей стеречь небольшую полоску побережья. Но от кого? Рисковал ли кто-нибудь тайно провозить такие контрабандные товары, как спиртное, табак и ткани, из Англии? Чаще я слыхал о «кораблекрушителях», людях, разводивших из утесника костры на скалах с целью ввести в заблуждение иностранные суда, заманить их на рифы и затем разграбить груз и останки кораблей. Однако эти рассказы скорее относились в своем большинстве ко временам стародавним, если не просто к фольклору. Напротив, естественные кораблекрушения в этих краях случались часто, в шальную погоду, и таможенникам надлежало обеспечивать распродажу с публичных торгов того, что море выбрасывало на сушу. Так, в Керангофе в спальне из красного дерева, унаследованной от Марселена Перье и построенной к свадьбе его дочери Матильды (моей бабки), появились шары из дерева ценной породы, выброшенные морем на его участке.

Все мужчины этого семейства, отслужив военными моряками, трудились до пенсии в таможне. На чердаке нашего большого дома (построенного по прихоти дедушки Перье из самана) я обнаружил послужные списки трех последних поколений, составленные весной 1862 года моим прапрадедушкой Франсуа Перье. Этот лист пожелтевшей бумаги произвел на меня сильное впечатление, и я процитирую его без изменений, разве что поставив кое-какие знаки препинания вместо пробелов и абзацев. Я думаю, что автором означенного текста (если не самих листов, которые, возможно, были переписаны несколько позже другой рукой) был Франсуа, отец Марселена, потому что в приложении к нему имеются многочисленные уточнения, но главным образом по причине обнаруженных там таких слов, как «наше убытие из Бреста», где использование первого лица, должно быть, было продиктовано заботой об объективной нейтральности.

«Пьер Бенуа, по прозвищу Добросердечный. Аквиганский полк, 17 лет. Война 1776 года. Четыре года в Индии под началом Байи де Сюфрена. В 1784 году подал в отставку; полковые магазины. Таможенная административная служба, 26 лет. Скончался 29 ноября 1832 года.