Романы Ильфа и Петрова

«— А скажи, дорогая мумия, что ты делала до февральского переворота? — И тут мумия побледнела и сказала: — Я училась на курсах. — Так-с. А скажи, дорогая мумия, была ли ты под судом при советской власти, и если не была, то почему?.. А что б ты сделала, если бы увидела коммунистов в церкви? А кто такой тов. Стучка? А где теперь живет Карл Маркс?..» [Египетская мумия: рассказ члена профсоюза (1926), Ранняя несобранная проза].

В том же духе — юмореска «Крокодила» по Лермонтову: «Скажи мне, ветка Палестины, / Где ты росла, где ты цвела (до 1905 г.)? / Каких холмов, какой долины / Ты украшением была

? (до империалистической войны)? / У вод ли чистых Иордана / Востока луч тебя ласкал (до февральской революции)? / Ночной ли ветр в горах Ливана / Тебя сердито колыхал? (в октябре 1917 г.)?» и т. д. [Кр 16.1927].

В рамках данной группы мотивов шутка в ЗТ об иностранцах, которых хотелось чистить, — так сказать, «примерка идеологии к кому-то, находящемуся вне сферы ее действия», — представляет собой, по-видимому, особый случай, наделенный тонкой аурой «торжествующей неподвластности» (более отдаленный, но принадлежащий к тому же гнезду мотивов пример можно видеть в «Театральном романе» М. Булгакова: попытка вовлечь и бутафора в обучение актеров по методу Ивана Васильевича).

Примечания к комментариям

¹

Гк 28//4]. Выделяемое в отдельную строку местоимение Это: (с двоеточием) наблюдается кое-где у поэтов 20-х гг., например, у начинающего Э. Багрицкого, пытавшегося усваивать гастевскую технику: М. С. 17.О. — Четыре куска огня. / Это: / Мир Страстей, Полыхай Огнем. / Это: / Мечта, Сладострастие, Покой, Обман [разделяем косой чертой строки; МГ 01.1928, цит. по литературно-критической рубрике «Тараканы в тесте», См 1928].

² [к 28//8]. Этот наивный способ говорить якобы понятным для восточных народностей языком был в ходу уже в конце XVIII в. С. Т. Аксаков вспоминает, что во время путешествия его родные и слуги говорили с местными жителями, «немилосердно коверкая русский язык, думая, что так будет понятнее»; например: «Ефрем [дядька мальчика]…вошел со мною на плот и сказал одному башкирцу: «Айда, знаком, гуляй на другой сторона» «(т. е. давай-ка, любезный, переедем на другой берег) [Детские годы Багрова-внука, Дорога до Парашина].

29. Гремящий Ключ

29//1

В первом ряду спокойно сидел табельщик Северного укладочного городка Александр Корейко… — Александр Иванович! — крикнул Остап, сложив руки трубой… Музыканты заиграли «Интернационал», но богатый табельщик выслушал гимн невнимательно. — Дореволюционный гимн России — «Боже, царя храни». Ср. газетное сообщение: «Участвующие с хором… обратившись к царской ложе, исполнили «Боже, царя храни». Многократно исполненный гимн был покрыт громким и долго не смолкавшим «ура»» [цит. по кн.: Елагин, Темный гений, 178]; «Толпа что-то выкрикивала и пела — но, кажется, не гимн… Оркестр заиграл гимн, публика кричала «ура»…» [Милюков, Воспоминания, т. 1: 313; т. 2: 96].

«Богатый табельщик» — модель, проявляющаяся, среди других, в парадоксах вроде «золотой мусорщик» у Диккенса (прозвище Боффина в «Нашем общем друге»), «богатый нищий» в одноименном стихотворении Л. Мартынова (Богатый нищий жрет мороженое / За килограммом килограмм [в Америке, ради рекламы; стихотворение кончается вызывающим: Пусть жрет! Пусть лопнет! Мы враги!] и др.