Ромовый дневник

Прожив там с недельку, я выработал вполне строгий распорядок дня. Спал где-то до десяти, в зависимости от уровня шума на улице, затем лез под душ и отправлялся к Алу завтракать. За редкими исключениями рабочий день в редакции начинался с полудня и длился до восьми вечера, плюс-минус часик-другой. После этого мы шли к Алу ужинать. Потом наступала очередь казино, или кто-то мог устроить вечеринку, или мы попросту сидели у Ала, слушая байки. Иногда я заглядывал к Сандерсону и, как правило, находил там, с кем выпить. Если оставить в стороне Сегарру и треклятого Зимбургера, почти все гости Сандерсона были из Нью-Йорка, Майами или с Виргинских островов. Сплошные торговцы, застройщики и так далее; сейчас я не могу припомнить ни одного имени или лица из той доброй сотни людей, что там встретил. Ни единой характерной, яркой личности – но атмосфера была вполне приятная и милая, в особенности на фоне унылых вечеров в «Аловом дворике».

Как-то раз, в понедельник утром, меня разбудил визг за окном, словно там резали детей. Я прильнул к щели в ставнях и увидел полторы дюжины малолетних пуэрториканцев, которые плясали на тротуаре и заодно мучили собаку-хромоножку. Я их обматерил от души и заторопился к Алу завтракать.

Там сидела Шено – одна-одинешенька – и читала потрепанное издание «Любовника леди Чаттерлей». Юная и хорошенькая, в белом платье и сандалиях, она улыбнулась, когда я подошел к ее столику и присел.

– Вы как-то сегодня рано, – заметил я.

Она закрыла книгу.

– Фрицу пришлось уехать по делам, он должен закончить статью, над которой работает. А мне надо разменять немножко дорожных чеков, вот я и жду, когда откроется банк.

– И кто такой Фриц? – поинтересовался я.

Она посмотрела так, будто я еще не вполне проснулся.

– Йимон? – тут же спросил я.

Она рассмеялась:

– Я зову его Фриц. Это его второе имя… Аддисон Фриц Йимон. Симпатично, правда?

Я поддакнул. Мне и в голову не приходило звать его иначе как Йимон. Если на то пошло, я о нем почти ничего не знал. За прошедшие вечера у Ала я выслушал автобиографии, пожалуй, всех сотрудников редакции, но после работы Йимон сразу уходил домой, так что я стал рассматривать его как нелюдима, без прошлого и со столь туманным будущим, что о нем не имело смысла упоминать. И все же при этом мне казалось, что я знаю его достаточно хорошо, а потому очень уж много болтать не требуется. С самого начала возникло впечатление, что у нас с Йимоном есть общая точка соприкосновения, своего рода молчаливое согласие, что в этой компании народ лишь чешет языком, зато когда человек точно уверен в том, что ему нужно, он едва находит время этого добиться, не говоря уже про рассказы о самом себе за ленивой выпивкой.

Впрочем, я и про Шено ничего не знал – если не считать того, что она чрезвычайно изменилась с момента нашей первой встречи в аэропорту. Сейчас она была загорелой и счастливой; из нее уже не била через край та нервная энергия, когда она носила свой секретарский костюм. Впрочем, не все пропало бесследно. Где-то под этой светлой гривой и дружелюбной улыбкой маленькой девочки таилось нечто, говорившее о ее целеустремленном и быстром движении к давно ожидаемому дебюту. Это меня несколько беспокоило; да плюс к тому я помнил о своем первоначальном вожделении и о той утренней сцене, когда я застал ее с Йимоном в соитии. И еще на ум пришли те две бесстыдные белые полоски ткани на ее сочном теле. Все это более чем отчетливо стояло перед глазами, пока я сидел с ней у Ала и поедал свой завтрак.

Кстати, это был гамбургер с яичницей. Когда я попал в Сан-Хуан, меню в «Аловом дворике» состояло из пива, рома и гамбургеров. Весьма легкий завтрак, так что я не раз приходил на работу в подпитии. Однажды я решил спросить себе яичницу и кофе. Поначалу Ал отказался, но когда я обратился к нему в следующий раз, он сказал, что сделает. Так что сейчас на завтрак можно было получить гамбургер с глазуньей и кофе вместо рома.

– Вы решили здесь остаться? – спросил я, подняв глаза на Шено.

Она улыбнулась.

– Не знаю. Вообще-то с работы в Нью-Йорке я уволилась. – Она посмотрела в небо. – Просто хочется побыть счастливой. Я счастлива с Фрицем… поэтому я и здесь.

Я задумчиво покивал.

– Да, звучит разумно.

Она рассмеялась.

– Это не навсегда. Ничего не бывает навсегда. Но сейчас я счастлива.

– Счастлива… – пробормотал я, пытаясь раскусить это словечко. Оно принадлежало к той категории слов – вроде Любви, – которые я никогда не мог понять до конца. Большинство из тех, кто имеет дело со словами, в них особо не верят, и я не исключение… особенно когда речь идет о словах больших, вроде Счастье, Любовь, Честность или Сила. Такие слова слишком неуловимы и более чем относительны, стоит только сравнить их с резко и точно ограненными словечками типа Сволочь, Дешевка и Фальшивка. Они-то мне легко поддаются, потому как невелики и их легко разгрызть, зато слова большие слишком для меня трудны; нужно быть священником или глупцом, чтобы более или менее уверенно ими пользоваться.

Я не был готов приклеить Шено тот или иной ярлык и решил сменить тему.