Роскошь нечеловеческого общения

Сема всегда был отзывчивым и веселым человеком, таким он остался и после того, как стал зарабатывать деньги. Мендельштейн дал Крюкову взаймы, а на его бормотание, что, мол, срок отдачи неконкретен, только усмехнулся и сказал если возникнет очень уж острая нужда и писатель все-таки решит, в отличие от Нины Андреевой, поступиться принципами, то он, Сема, подкинет ему какую-нибудь необременительную халтурку.

Крюков гордо отказался, но спустя три недели сам позвонил Семе и вежливо, дрожащим с похмелья голосом напомнил о его предложении.

Так и повелось. Сема стал подкармливать старого приятеля, давая ему редактировать статьи, написанные полуграмотными авторами, — темы опусов укладывались в понятие, недавно вошедшее в журналистский жаргон и обозначавшееся тяжелым словом «расчлененка».

По негласному уговору — Мендельштейн был умным и достаточно тонким человеком, чтобы видеть незримую границу, которую Крюков не смог бы переступить ни за какие деньги, — Сема никогда не давал Гоше статей, которые касались политического расклада в городе. Тем более тех, в которых упоминалось имя мэра.

Гоша теперь уже почти не расставался со спиртным. Алкоголь не мешал ему редактировать «расчлененку», более того, он занимался этим уже без прежнего отвращения, переведя правку бездарных опусов как бы в автоматический режим. Тем не менее, когда автор одной из статей, с которым Гоше пришлось общаться лично, сообщил, что на северном кладбище требуется сторож, Крюков немедленно поехал туда и занял вакансию. В тот момент он находился в состоянии глубокого похмелья, которое обычно настраивало его на философский лад, и подобный шаг показался ему очень логичным и исполненным глубокого смысла.

Глава 2

— Конечно, легче всего сказать — Крюкову плевать на все, Крюков алкаш, Крюков опустился…

— Да что ты, Гошенька, что ты? Кто ж такое говорит-то? Давай-ка я тебе чайку…

— Чайку… Чай — не водка, Карина, как у нас на предприятии говорят.

— На предприятии… Скажешь тоже!

— А что? Предприятие, оно и есть предприятие. Производим аккуратных, согласно ГОСТу упакованных… — Крюков отхлебнул из чашки жидкого чаю. Карина Назаровна совершенно не умела заваривать любимый Гошей напиток. — Согласно ГОСТу упакованных, — повторил он, ставя чашку на стол, — жмуров.

— О господи, — вздохнула Карина Назаровна. — Что ты несешь?.. Культурный человек…

— Культурный… Был культурный, да весь вышел. Культурным теперь быть негоже, Карина Назаровна. Хватит. Пора пожинать плоды нашей великой, мать ее перемать, русской культуры.

— Да перестань ты паясничать, Гоша, что на тебя нашло такое?

— Нашло? На меня?

Крюков быстро оглянулся. В коридоре послышались шаги, и на кухню вышла Галина Сергеевна Журковская.

— Ой, Галя!.. Проснулась? — спросила Карина Назаровна чуть поспешнее, чем требовала ситуация.

— Да… Что-то мне никак не спится, ни ночью, ни днем… Здравствуй, Гоша.

— Ну, я пойду. — Крюков неловко привстал, опираясь толстыми грязными пальцами на стол, и сделал множество мелких, ненужных движений — несколько раз тихонько чмокнул губами, кивнул для чего-то подбородком в сторону окна, почесал грудь, быстро повозив ногтями по толстой шерсти своего неизменного серого свитера.

— Посиди, Гоша, не уходи, — тихо сказала Галина Сергеевна. — Оставайся. Можешь заночевать, — добавила она, видя, что Крюков замер в нелепой позе, зависнув над столом и расположив подрагивающие руки в опасной близости от хрустальной сахарницы. — Страшно мне одной, — продолжала Журковская. — Спать не могу. Читать не могу. Все кажется, что в квартиру кто-то ломится. Лежу ночью, слушаю — то в замке что-то заскребет, то на лестнице голоса… Шаги… Я и из дома-то почти не выхожу…

— Ну уж, вы это бросьте, Галина Сергеевна, — выдохнул Крюков, усаживаясь на место. — Так нельзя. Толя скоро выйдет…

— Не скоро, — ровным голосом, без всякого выражения, возразила Журковская.

— Ну я в том смысле, что он вообще… ну поправится…

— Поправится. Конечно, поправится… — Галина Сергеевна тяжело вздохнула. — Я вчера утром его навестила… Вроде веселый был… — На ее глазах выступили слезы. — Веселый… Шутил… А лица не видно. Там, где бинтов нет, — все синее…

— Я знаю, — кивнул Крюков. — Я сегодня там был.

— А… Ну тогда, конечно… — Галина Сергеевна посмотрела Крюкову в глаза. — Может, Гоша, выпить хотите? У нас есть…

Крюков посмотрел в потолок.

— Ну, разве… Поправиться…

— Да не стесняйтесь вы. Чего уж там. Все равно теперь.

Журковская открыла холодильник и достала из морозилки запотевшую бутылку водки.

— Вот. Пейте.

Карина Назаровна, словно резиновый мячик, пружинисто подскочила, захлопотала, захлопала дверцами холодильника и многочисленных шкафчиков Журковские совсем недавно приобрели новый кухонный гарнитур, и Карине Назаровне доставляло очевидное удовольствие открывать и закрывать аккуратные секции. Она мигом выставила на стол рюмки, блюдечки с тонко нарезанной колбасой, бужениной, солеными огурчиками.

— Вам налить, Галина Сергеевна? — спросил Крюков.

— Да, Гоша, давай… Только немного.