Россия и Европа. Т.2

Именно по этой причине преждевременным, боюсь, пред­ставляется оптимистический прогноз Нью-Йорк Тайме, Вот что предсказывала она по свежим следам событий: «Не будет пре­увеличением сказать, что события и сентября, быть может, дадут России то, чего не сумели ей дать царь Петр Великий, императри­ца Екатериной президент Ельцин — прочное место в структурах Запада впервые за тысячелетие.»¹⁵⁷ Преждевременным выглядит этот прогноз просто потому, что покуда не излечится Россия от своего имперского, сверхдержавного комплекса, мир с Европой так и останется перемирием, как обещала своей безутешной фрейлине молодая императрица, жена царя-освободителя. Этим, надо полагать, и объясняется удивительное совпадение сегод­няшних «патриотических» изданий с истерическими монологами . Анны Федоровны.

^1S6

Александр Дугин. Основы геополитики, М., 1997, с. 418. ^ls7 The New York Times, Octoben, 2001.

Глава шестая Рождение наполеоновского комплекса

«Человек неумный и опьяненный

лестью» Возвращаясь, однако,

. к нашему сюжету, скажу, что, если бы А.Ф. Тютчева хоть сколько-нибудь понимала ситуацию, в которой ока­залась после николаевской авантюры Россия, она несомненно при­шла бы в ужас. На её счастье, понимала она в этих делах примерно столько же, сколько сегодня, скажем, понимает Н.А. Нарочницкая.

Между тем империя трещала по швам. Её народы, включая сла­вянские, в преданность которых общему делу так глубоко верила Тютчева, готовы были подняться против России. Как сказал на воен­ном совете з января П.Д. Киселев, «на Волыни и в Подолии недо­вольные обнаруживают большую деятельность». Но речь шла не только об украинцах. «Финляндия при всем своем благожелательст­ве жаждет вернуться под власть Швеции. Наконец, Польша настоль­ко нас ненавидит, что она поднимется вся, как только военные опе­рации союзников дадут ей к этому возможность». Не присутствовав­ший на совете главнокомандующий Крымской армией князь Горчаков прислал свое мнение с фельдегерем. «Если бы мы про­должали борьбу, — нечаянно повторил он Киселева, — мы лиши­лись бы Финляндии, остзейских губерний, Царства Польского, за­падных губерний, Кавказа, Грузии и ограничились бы тем, что неко­гда называлось великим княжеством московским».¹⁵⁸

Конечно, Тютчева на это отвечала: «Пусть скажет государь сло­вами Александра Благословенного: Пойдем в Сибирь, а не уступим врагу! — и мы все с радостью последуем за ним».¹⁵⁹ Все ли? Её буду­щий муж и лидер славянофилов И.С. Аксаков писал своему отцу 25 января из Бендер, из действующей армии: «Если вам будут гово­рить о негодовании армии по случаю позорного мира — не верьте. За исключением очень и очень малого числа, все остальные раде­хоньки».¹⁶⁰

История России в XIX веке, M., 1907, вып. 9, с. 65.

Анна Тютчева. Цит. соч., с. 237.

Одним словом, складывался новый консенсус российского по­литического класса совсем непросто. Важно, однако, что именно в горниле «позорного мира» 1856 года он, похоже, сложился окон­чательно. И православно-славянская идея Погодина, как свидетель­ствует Тютчева, вошла в состав национального сознания. Вошла всерьез и надолго. Многие десятилетия придется России расхлебы­вать заваренную тогда Николаем кашу...

А фрейлина, что ж? Она, конечно, помирилась со своими авгус­тейшими покровителями. Простила она их еще, оказывается, и по­тому, что «несчастный император Александр пожинает горькие пло­ды царствования своего отца, который во внешней политике и во внутреннем управлении принес всё в жертву внешней форме, как человек неумный и опьяненный лестью».¹⁶¹

Глава шестая Рождение

наполеоновского комплекса Д/| Q С КО В С К И Й ОрЭКуЛ

И очень, наверное, удивилась бы Анна Фе­доровна, узнай она, что сам её вдохновитель Погодин вовсе не пе­реживал, подобно ей, по поводу позорного мира. Он ожидал много худшего. В письме к её отцу от 21 января 1856 года Погодин объяс­нял: «Мир упал к нам, как снег на голову... У меня, как будто у ораку­ла, спрашивают мнения... Сообщаю вам, а в публику пускать не на­до... Никак не помышлял я, чтоб враги дали нам мир на таких выгод­ных для нас,*сравнительно с обстоятельствами, условиях. Борьба, казалось мне, завязалась не на живот, а насмерть».¹⁶²

Прежде всего бросается здесь в глаза странная смесь цинизма и торжества. Цинично замечание мэтра, что «публике», т.е. простым смертным, как А.Ф. Тютчева, безоглядно ему поверившим, знать его истинное мнение о позорном мире ни к чему. С другой стороны, од­нако, не намерен был он и скрывать свое торжество: у него, а не у бывшего соперника, спрашиваюттеперь мнение, «как будто у ора­кула». Для него, надо полагать, было важно, чтобы Тютчев услышал это из первых, как говорится, рук.

Там же, с. 236.

Mj7. Погодин. Цит. соч., с. 341.