Россия и европейский империализм

Однако, здесь трудно не удержаться от следующей соблазнительной аналогии: как известно, по-гречески имя Петр (Πετρος) означает камень, точнее скала. Следовательно, под камнем, сокрушившим «здание умышлений» Карла XII вполне может подразумеваться Петр I. Но если это так, и сопоставление камень-Петр ведет не просто к аналогии, но к известному смешению Христа-камня и Петра-камня. Дело в том, что в экзегетической традиции этого места из книги пророка Даниила традиционным являлось мессианское толкование образа камня: именно грядущий Христос, «камень, которым пренебрегли строители, ставший во главу угла» должен был сокрушить идолопоклоннические царства. Соответственно, камень-Христос пророчества Даниила вполне сопоставим с камнем-Петром, разрушившего мечты нового Навуходоносора – Карла XII.

Подтверждением этого является аналогия: «И творяй милость христу своему Петру»[106]. С одной стороны, эти слова могут восприниматься как библейская аллюзия «и творяй милость христу своему Давиду», царь Петр может сравниваться не столько со Христом, сколько с царем Давидом. Однако, есть и другие места, свидетельствующие о несомненно «христологическом» облике царя Петра, например, характеристика подданных Петра, не пожелавших участвовать в измене Мазепы:

Да восхвалятся ныне с вами земнии АнгелиНе прилепившиеся диаволу крамольнику,Да почтутся якоже апостоли,

Не согласившиеся со вторым Иудою Мазепою[107].

Заметим, что в византийских, а равно и в древнерусских гимнографических памятниках, мы не встречаем ничего подобного.

Соответственно, если мы принимаем аналогию между камнем-Петром и Камнем-Христом, то из всего изложенного выше логически вытекает признание того, что Российская церковь держится краеугольным камнем – Петром. Отсюда – несколько шагов до «Духовного Регламента», в котором император провозглашается «главой и крайним судией Церкви», тем более, что его автор, Феофан Прокопович, провозгласил Петра христом Господним» еще раньше Феофилакта, в «Слове похвальном на победу…[108]».

Подобный образный ряд, за которым стоит достаточно определенная идеология, тем более поразителен, что сам Феофилакт был настроен резко антипротестантски, и не только в конце жизни. Всего через три года после написания службы, в 1712 году он впервые открыто выступил против своего бывшего товарища по Киево-Могилянской коллегии, обвинив его в приверженности к протестантизму и написав полемический трактат «Иго Господне благо, и бремя его легко»[109]

в ответ на сочинение Прокоповича «Об иге неудобоносимом». В предисловии Феофилакт писал: «Вина убо сочинения книжицы сея есть писания противные, вносящие в мир российский мудрования оная реформатская, доселе в церкви православной не слышанная». Позднее, в 1718, Лопатинский, заручившись поддержкой, вместе с Гедеоном Вишневским вновь обвинил Феофана Прокоповича в неправославии, пытаясь тем самым воспрепятствовать его посвящении в епископы. И тем не менее, в столь важном вопросе как соотношение духовной и светской власти он проявляет свое единомыслие с Прокоповичем, да еще на уровне богослужебных текстов. Чем это было вызвано? Причин много, это и обаяние личности Петра, и восхищение его победами, но более всего – железная воля «мощного властелина судьбы» и общая волна перемен, которая вела русское общество и Русскую Церковь к синодальной модели управления. Все эти факторы заставляли сообща работать в рамках общей программы даже таких идеологических антагонистов, как Феофилакт Лопатинский и Феофан Прокопович.

Служба в память Полтавской баталии, при всей своей аллегоричности и риторичности, отражает ряд исторических реалий. Во-первых это – измена Мазепы, которая осмысляется как повторение иудиного греха.

«О крайнего неистовства и злобы!Обретеся ныне последующий зле предыдущему Иуде,Обретеся вторый Иуда, раб и льстец,Обретеся сын погибельный, диавол нравом, а не человек,

Треклятый отступник Мазепа,Иже оставив страну православную,И прилепися к супостату,совещая воздати злая за благая,за благодеяния – злодейство,

за милость – ненависть…»[110].

В этом тексте воспроизводятся аллюзии из службы Страстной Седмицы, в частности – стихир утрени Великого Четверга:

«Иуда – раб и льстец,Ученик и наветник,Друг и диавол от дел явися».