Россия и кочевники. От древности до революции

А. Тойнби полагал, что «ужасные физические условия, которые им (кочевникам. – Ф.С.) удалось покорить, сделали их в результате не хозяевами, а рабами степи… Наладив контакт со степью, кочевники утратили связь с миром… Они встали на порочный путь, ведущий от гуманизма к анимализму, – путь, обратный тому, что проделало человечество»[129]. Кочевники Внутренней Азии в концепции А. Тойнби – это давно вымершая цивилизация. По его логике, нынешние обитатели этого региона представляют собой «осколки прошлого»[130].

Характерно, что в СССР концепция А. Тойнби подверглась критике. Вопреки его мнению советские ученые считали, что «кочевые народы являются народами историческими», лучшим доказательством чего они признавали «всю… историю Монголии и монголов» (т.е. тех самых жителей Внутренней Азии. – Ф.С.). Однако в то же время советская историография смыкалась с А. Тойнби во мнении о «тупиковости» кочевничества и в уверенности, что в мире все должно развиваться. Тем не менее советские ученые не хотели это сходство мнений признавать из-за «империалистической», по их мнению, основы теории А. Тойнби, которая служила колониализму[131].

Одним из спорных вопросов остается проблема наличия у кочевников государства. Е.И. Кычанов сделал вывод, что на пространстве Великой евразийской степи такие государства были. Они имели «кочевой центр», государственные органы управления и местную администрацию, фиксированные границы и территорию. Правитель государства осуществлял суверенную власть над подвластной ему территорией, распределял пастбища, регулировал их использование. Во всех кочевых государствах практиковалось налогообложение[132]. К.А. Пищулина на основе анализа роли городов в жизни Казахского ханства развенчала миф о примитивном, племенном характере государств, созданных кочевниками[133].

По мнению сторонников концепции кочевого государства, последнее имело свои особенности. Во-первых, это недолговечность, обусловленная высокой мобильностью, воинственностью кочевников, борьбой за власть и сепаратизмом[134]. Если земледельческие государства часто воссоздавались даже после гибели, то кочевые – нет (вместо этого у подвижных скотоводов в том или ином виде возрождалась общинно-кочевая организация)[135].

Во-вторых, кочевому государству принадлежало монопольное право собственности на землю (что закономерно в условиях отсутствия института частной собственности на землю). Государство осуществляло это право через регулирование процесса кочевания[136].

В-третьих, кочевые государства испытывали трудности с налогообложением своего высокомобильного населения, поэтому дань часто собиралась единовременно с вождя племени или предводителя рода (клана). Примерно то же самое можно сказать об организации армии: здесь не существовало регулярной или наемной армии в европейском смысле слова. Весь народ и был армией. Каждый клан самостоятельно вооружал и обучал воинов[137].

В то же время многие ученые отрицают существование кочевой государственности. В XVIII и XIX вв. европейские мыслители, среди которых были известные философы И. Кант и Г. Гегель, сделали вывод, что кочевые народы не имели не только собственной государственности, но даже и своей истории[138] (здесь видим сходство с концепцией А. Тойнби). Советский историк С.Е. Толыбеков писал, что Казахское ханство в XVII—XVIII вв. было «неустойчивым полугосударственным объединением», находившимся на «начальной стадии развития государственности, сохранявшей в себе еще признаки “военной демократии”»[139]. Некоторые современные ученые – например, киргизская исследовательница Э.Дж. Апсаматова – считают, что у кочевников преобладал начальный этап развития государственности (протогосударство и раннее государство), а кочевой способ производства в целом не способствовал формированию развитого государства[140].

К этой точке зрения примыкает мнение о решающей роли соседства и контакта с оседлыми народами в формировании государства у кочевников[141]. И. Кант усматривал истоки кочевой государственности в конфликте между кочевниками и земледельцами. А.О. Гомбоев сделал вывод, что «степень централизации кочевников была прямо пропорциональна величине земледельческой цивилизации», соседствовавшей с ними. Так, например, в Восточной Европе «государствоподобные структуры» кочевников находились на окраинах античных государств, Византии и Руси[142].

С другой стороны, Т. Барфилд, признавая решающую роль соседства с оседлыми, имел более высокое мнение о кочевых государствах. Он считал, что кочевники не «заимствовали» у оседлых государство, а скорее были вынуждены развивать свою, особую форму государственной организации, чтобы эффективно вести дела с более крупными и более высокоорганизованными оседло-земледельческими соседями[143]. П. Голден отмечал, что, с точки зрения самих кочевников, они достигали наибольшего успеха, когда управлялись минимально навязчивыми надплеменными государственными структурами, способными получать доступ к продукции политически фрагментированного и слабого в военном отношении оседлого мира[144].