Россия и русские. Книга 2

Только природой российского общества можно объяснить тот факт, что после падения самодержавия образовался не один наследственный режим, а целых два. Временное правительство, состоявшее преимущественно из членов Государственной думы, добровольных ассоциаций военного времени и представителей общественности, стремилось превратить страну в парламентскую демократию. Однако с самого начала ему довольно успешно противостояли различного рода Советы, которые воплотили заветную мечту революционеров 1905 г. и сторонников того идеала России, при котором страна должна представлять собой федерацию общин с уравнительными принципами распределения. Как только конец самодержавия стал более или менее очевидным, рабочие и солдаты тут же провели выборы в своих коллективах и послали делегатов в Таврический дворец. Правда, они так и не поняли, чем же там придется заниматься. Никому из них и в голову не приходило, что они должны управлять огромной страной. С другой стороны, их присутствие в парламенте стало безошибочным показателем того, что отныне никто не посмеет игнорировать мнение народа. Вскоре Советы были образованы практически во всех городах и даже во многих деревнях.

Новое правительство, несмотря на свой «временный» характер, быстро выработало план действий, который заключался прежде всего в попытке устранить самые негативные последствия старого режима. Оно распустило царскую полицию и жандармов, местные органы власти и всех государственных чиновников, которые запятнали себя жестокими и насильственными действиями до февраля. Тогда же Временное правительство объявило, что отныне все граждане России могут беспрепятственно пользоваться широким кругом гражданских прав, а все нерусские народы бывшей империи получат возможность полностью распоряжаться своей судьбой. Даже Ленин в то время признал, что Россия стала «самой свободной страной в мире»^{83}

.

Львов не мог не понимать, что его режим нуждается в поддержке Советов, и с самого начала пытался найти с ними общий язык. Кардинальным элементом такого соглашения должен был стать договор о необходимости продолжения войны на новой основе, то есть превращении ее в оборонительную, пока не будет достигнуто мирное соглашение «без аннексий и контрибуций». И князь Львов, и Александр Керенский, заменивший его на посту премьер-министра в июле того же года, очень надеялись, что такое соглашение с Советами может вызвать новый прилив национального и постимперского патриотизма, который сможет объединить общественность и народ. Однако между последними оказалось слишком много различий, причем как внешних, так и внутренних, то есть ментальных. В своем стремлении отстоять этот новый союз кадеты, а потом и меньшевики с эсерами отдалили себя от массовой социальной базы и в конце концов раскололись сами, облегчив большевикам задачу овладения народными массами. Став выразителями вековых чаяний народа, они вместе с тем не взяли на себя ответственность за сохранение законности, порядка и — империи.

Солдаты и армия

Разрыв хрупкой связи между общественностью и народом наметился с самого начала, когда 1 марта Петроградский Совет издал приказ № 1. В нем говорилось, что солдаты должны избрать в своих частях, вплоть до роты, комитеты, чтобы таким образом взять под контроль все сферы армейской жизни, за исключением военных действий, когда солдаты должны по-прежнему подчиняться своим офицерам. Это вполне соответствовало идеалу Советов, согласно которому трудящиеся берут на себя всю полноту ответственности за судьбу формирующейся нации. Этот приказ резко изменил настроения солдат, и те стали настаивать, что отныне только они будут иметь решающий голос во всех военных делах. При этом многие из них заметно расширили содержание приказа и стали выбирать себе офицеров. Что же до самих офицеров, воспитанных на старорежимных принципах безоговорочного подчинения старшим по званию и соблюдения воинской иерархии, то они посчитали новый порядок оскорбительным и диким, тем более что он самым фатальным образом подрывал их дисциплинарную власть над солдатами. Один из офицеров Павловского полка горько отмечал в своем дневнике: «Когда мы говорим о народе, мы разумеем нацию, когда они говорят о нем, то разумеют демократические низы... Общего языка нам не найти — вот проклятое наследие старого порядка»^{84}.