Розанов

Анастасия Ивановна стала для Василия Васильевича, по ее собственному выражению, «весной в его старости», и как уже говорилось, была не единственной, кто возвращал Розанову молодость или Розанова в молодость. По мнению известного розановеда А. Н. Николюкина, другой прекрасной дамой, чьи письма утешали нашего героя на склоне лет, была слушательница Высших женских курсов Варвара Ивановна Стукачева, еще одной – учительница музыки в гимназии Стоюниной, где учились дочери Розанова, Вера Ивановна Рашевская. Еще одной – домработница Домна Васильевна Алешинцева, однако самой яркой оказалась девятнадцатилетняя московская курсистка Вера Александровна Мордвинова, которой впоследствии Юрий Иваск посвятил статью с характерным названием «Розановоравная Вера». «И вся переписка: общение двух душ (у которых гётевское избранное сродство). Душ очень земных, с земными интересами, с жалостью к земле, иногда и с земной радостью, но это именно души. С таким душевным строем нечего делать на земле – пусть и любимой».

Сама считающая себя некрасивой («…маленькая. Уродец (хромает). Все – лежит и думает»), она тронула Розанова поразительной смесью взрослого и детского, девичьего и женского, тронула той «розановщиной», которую он в ней сразу узнал, и потянулся к родственной душе, и познакомил девушку со своими друзьями. В частности, с С. Н. Булгаковым, который тоже был ею восхищен: «Ведь вот где-то в предместье, рядом с “Степанычем” в какой-то конуре лежит целыми днями на диване 18-летняя курсистка родом из Ковно и – прямо из Достоевского, живьем. И в довершение всего – “хромоножка”, – я даже был поражен этой деталью общего ее сходства с Хромоножкой и другими вещими женщинами у Д-го. Хромота есть признак побежденного или не побежденного богоборства: Иаков, ночью боровшийся с Богом – впрочем, по Каббале это была, кажется, Шехина, но это здесь не важно, – хром был Байрон. Я, конечно, про чин говорю, а не про степень. Очень она даровита и, главное, очень самобытна, имеет свою стихию, к которой можно прислушаться, спросить и получить ответ».

Об отношениях Розанова и Мордвиновой очень хорошо написал современный философ В. А. Возчиков: «Юная курсистка чувствует себя с маститым литератором и философом свободно, вполне “по-взрослому”, справедливо даже сказать – на равных, подтверждением чему – те условия (не в “договорном”, конечно, смысле; речь, скорее, о пожеланиях, однако вполне конкретных), которые позволяет себе выдвигать девятнадцатилетняя девушка, мало того, что знаменитому ученому, но просто пожилому человеку, более чем в три раза ее старше. Дело даже не в содержании требований (характер Мордвиновой вовсе не “авторитарен”, просто ее волнует предстоящая встреча с выдающейся личностью!) – в самом факте их!.. Так, размышляя о будущем диалоге, Вера предусмотрительно оговаривает: “Еще сделаем условие: когда увидимся – ни слова об ‘умностях’ и разной философской галиматье. Для этого есть письма. А то вы затронете какой-нибудь интересный вопрос, и я забуду вас и начну философствовать: это уж от рук вон. Если это даже и случится, то вы не церемоньтесь: остановите резко”. В той же подборке писем читаем: “Но даю вам вперед совет перестать молиться на меня, перестать преклоняться. Этим, и только этим Вы меня расхолодите”. Полагаю, Розанов был не только восхищен своей неожиданной собеседницей-корреспонденткой, но и ошеломлен так внезапно нахлынувшей на него лавиной писем, содержание которых радовало свежестью чувства и открытостью богатого внутреннего мира. Судя по некоторым замечаниям Мордвиновой, Василий Васильевич даже попытался внести в столь неординарную переписку традиционно “уместную” стилистику, однако Вера Александровна не приняла ее. В частности, в одном из писем философ обратился к Вере как к “девочке”, конечно же, имея в виду юный возраст ее, на что Мордвинова высказалась определенно и обезоруживающе искренне: “Нет, Вас. Вас., девочкой я не буду. Я никогда девочкой не была. Знаете, мне врезался в память один разговор с мамой: мне было лет 10–11, я как-то обронила: ‘я женщина’, а у мамы бессознательно вырвалось – ‘ты женщина??!’ – в этом бессознательно инстинктивном возгласе было и презрение (оно было) и насмешка. ‘Этакий карапуз и женщиной себя воображает’. И я 10-ти лет это почувствовала, но ни минуты не задумывалась над ‘девочкой’. <…> Я все делаю сознательно и это давно не порыв… И вы, и я, – мы каждый представляем из себя замкнутый круг: т. е. что-то, что нуждается только в себе, и не ищет в другом и ни в ком дополнения. О том, о чем мы говорили, – мы еще скажем настоящее безумное слово миру”».

А. Н. Николюкин полагает, что эти отношения носили характер не только платонический и эпистолярный, и «для встречи с Мордвиновой Розанов специально отправился в Москву 7 декабря 1914 г. и пробыл там четыре дня. Там произошла их близость, после чего Мордвинова подписала свое письмо “Ваша любящая Вас В. Мордвинова”. Розанов описал это в одном из последних писем к Э. Голлербаху в октябре 1918 г.».