Розанов

«– Толстой глуп (он сказал более мягкое слово, которое я забыл). Он говорил против Синода, против духовенства – и прав. П. ч. выше, сильнее и чище их. Но ведь он не против них говорил, а против слов, которые у них (у духовенства). А слова эти от Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста. И тут он сам и его сочинения маленькие.

Так просто.

Этого анализа, этого отделения никто не сумел сделать во время сложной и многолетней полемики и “за” и “против”, и за Толстого и против него, и за Церковь и против нее. Тараторили.

Сибирский крестьянин сказал мысль.

Которая разрешает все.

Он несколько раз ее повторил (говорили вокруг и много). Только ее. Ее одну:

– Но ведь он задумал-то бороться не с теперешними, а с Церковью: а у Церкви – И. Златоуст, Василий и Григорий».

Заметим, что сей ход распутинской мысли есть не что иное, как перифраз розановских суждений в «Опавших листьях», когда В. В. пытался объяснить, почему современные «мелкие» иерархи не могут ничего изменить в вопросе брака и развода, а вот прежние, «крупные» – апостол Павел, например, смогли бы. Так Розанов отдает Распутину свою методологию, сближает, отождествляет себя с ним (в том числе это касается и оценки Льва Толстого, несомненно, очень розановской), и в этом смысле позиция В. В. кардинально расходилась с теми из его современников, кто высказывался о «Гришке» публично или в частной переписке негативно либо настороженно. Словно в пику всем им – Мережковскому, Гиппиус, Блоку, Белому, Булгакову, Бердяеву, Гумилеву, Пришвину, а также Меньшикову, Тихомирову, Шульгину и особенно Новоселову, издавшему в 1912 году книгу «Григорий Распутин и мистическое распутство», тотчас же запрещенную, но успевшую вызвать волнение в Государственной Думе и возмущение у государя, – Розанов, некогда начав с хлыста и развратника, в своем осмыслении феномена Сибирского странника поднимает его (а заодно и себя вместе с ним) на высоту поднебесную.

«Григория Расп. 2 раза видел – в “богеме”, – писал он Флоренскому. – Удивительное впечатление, и “все ясно”. Никакого хлыста, полная – темнота, но вполне гениальный мужик и, конечно, при Дворе интереснее с ним, чем с вылощенным камергером. Он мне во всех отношениях понравился. Новоселов плел о нем такую галиматью, что стыдно сказать. О женщинах он сказал: “Сам я их не искал и ничего у них не просил, но когда оне меня любили, ждали, искали – и я любил и жил”.

“В этом для меня та граница, чтобы не было кому обиды”. “В чем есть зернышко (любви, похоти) – и уж оно вырастет: но смотри, чтобы не было от этого несчастия другому”. – “Боли” (я) – “Во-во, боли чтобы никому не было”. Он плясал “русскую” (не

“присядку” – изумительно красиво, художественно, с чужою женою, и Измайлов мне сказал – “В эту ночь она ему отдастся”). Я с нею заговорил, “чем Распутин привлекателен” (ей лет 26, скромная, тихая, молчаливая, красивая, брюнетка). Она: “Знаете, есть мало мужчин, которые понимают наш особый женский мир. И в обществе самом утонченном мы бываем постоянно незаметно оскорбляемы. Григорий же – мужик: но его отношение к женщине проникнуто таким пониманием, деликатностью, что он сразу делается ближе всякого глупого молодого франта. Мужчины – грубы: он постоянно нежен, и душевною тайною нежностью, но которую женщина сразу видит”».

И как показали дальнейшие события в жизни Розанова, этой так ценимой женщинами нежностью и деликатностью он тоже был на своего таинственного героя очень похож, оказавшись в сей поэтической области не только крупным теоретиком, но и немножко практиком.

Под сенью девушек

«Случилась ужасная вещь. Я вообще (за всю жизнь) не знал “влюбчивых историй”. Я вообще – не влюбляющийся “с издетства”, и всегда больше любил любовь третьих лиц, а не “герой” и “лицо”, не “сам люблю и любим”. Ну хорошо. И случилось на 59-м году (перед “смертью”???), что незаметно и неуловимо (это всегда “мало-по-малу”), что в силу 2-х личных обещаний и одной переписки ко мне сперва привязались, потом “больше привязались”, потом “не могу без вас”, 4 девушки, 40, 30, 24 и 19 лет».

Так писал Розанов отцу Павлу Флоренскому в августе 1915 года, не столько каясь, сколько привычно делясь домашними новостями. А дальше следовало краткое описание взаимоотношений с каждой из этих прекрасных дам, трогательное, ироническое, с обычными розановскими подробностями: «2 из них, 40 и 19 лет, прямо захотели от меня “ребенка”… Ну что мне было сказать? Они меня нежили. Я их нежил. С 4-мя “на ты”. Обнимал и целовал – да. Груди – да. “Кое-что”».