Розанов

Так что теперешнее движение абсолютно объемлет всю Россию. Это не бывало. Революции, кроме, может быть, 1-й французской, совершались в городе и городом, столицею, “группами” жителей, но не страною в ее составе. Это удивительно и ново.

“Пролетарии” – хорошо. Я бы только лучше писал и говорил на митингах: “бедняки”, “не имущие”, или просто: “рабочие”. Ведь должны понимать безграмотные, дети, деревенские бабы. Ведь не со “словарем русско-иностранных слов” им ходить на митинги. Раз встал весь народ или вот-вот встанет, должно быть все “по-русски”.

Удивительное явление, удивительные события. Раз 2 рабочих наборщиков (1-ая забастовка, около 12 октября) переспорили всех видных сотрудников “Нов[ого] Вр[емени]” (Гольштейн, Меньшиков, Столыпин, Пиленко), отстаивая право наборщиков “не набирать лживых статей”. Жена, заехавшая случайно в редакцию и из прихожей слушавшая этот спор, шедший в коридорчике, сказала мне: “как мне тебя жаль, В., ты действительно работаешь среди сволочи, людей лживых и циничных до мозга костей”. Сотрудники рабочим говорили: “да неужели ж вы будете нашими цензорами”. Те ответили: “цензорами вашими мы не хотим быть, а когда 9-го января нам прислали вечером и днем одни статьи с описанием событий, а потом ночью набор этого был уничтожен и нам прислали другие статьи с полными описаниями, где все было скрыто и замазано, – то мы вправе не набирать такой фальшивой газеты или вот таких фальшивых номеров”. Речь прямая и мужественная.

Ну, да это Вам известно лучше меня.

Задача мира восприять мечту. Мечта не есть фантазия. Не есть роман. Мне думается иногда, что Бог сотворил сперва мечту и потом человека: так что она древнее даже и человека, и хоть забывается на года, способность ее теряется на века: но никогда окончательно, и, когда она будится – все ее понимают как что-то совершенно родное, всем близкое, всем сразу понятное – и идут за ней как за “старой бабушкой” младенцы. Мечта – это и красота (“лучше сгореть на костре, чем утонуть в помойной яме” – в Вашем письме), и истина, и справедливость – доброта. Как хорошо, что у Вас есть тоска ее. Даже больше – что есть способность ее, есть она уже воочию. Это и есть “звезда над вами”, мой друг, – уж простите за фамильярность. И не гасите ее, ищите ее, еще ярче ее зажигайте».

Горький в ответ посоветовал Розанову уйти из «Нового времени», чему, естественно, В. В. не последовал[50]

, и никакого сближения между волгарями не произошло. Как и с Леонтьевым они переписывались, но никогда лично не встречались. Однако «детскую болезнь левизны» у человека, относительно недавно призывавшего к революции монашеской, черной, церковной против либеральных пижонов и беспочвенных хлыщей, впоследствии отметил розановский ученик в Елецкой гимназии, а ныне философ-идеалист с марксистским прошлым Сергей Николаевич Булгаков.

«…разве Вы сами в 1905–7 гг. не капитулировали, и притом непостижимым для меня образом, пред “левизной” и не разъясняли, “почему левые побеждают?”» – вопрошал он в письме своего учителя, а Петр Струве вспоминал, как на одном из заседаний Религиозно-философского общества «Булгаков в прениях заметил Розанову, что они поменялись ролями: когда-то Булгаков, будучи гимназистом, благоговел перед писаревщиной, а Розанов стоял на почве идеализма; теперь же Булгакову, ставшему идеалистом, приходится возражать Розанову…».

Еще одним свидетелем розановского разворота в сторону революции стал Далмат Александрович Лутохин, в ту пору студент Технологического института, близкий к революционному движению. «В начале 1905 года, перед моим отъездом за границу, – вспоминал он Розанова, – он… хотел, чтобы я связал его с начавшей выходить при участии Ленина газетой “Новая жизнь”. Редактором ее был хорошо знакомый Василию Васильевичу поэт и философ Н. Минский, но к нему он почему-то не обращался… Через кого-то из журналистов я передал редакции о тяге Розанова в революционную газету – через пару дней со скрытой усмешечкой – мне передали, что Розанова привлечь в газету категорически отказываются».

Если это действительно было так, а с Розанова станется, то все же скорее говорит не об изменении политических убеждений философа пола в пользу «марксизма-ленинизма», а просто: почему бы к «Новому времени», «Русскому слову», «Вопросам жизни» и «Миру искусства» не прибавить еще и «Новую жизнь»? Это было бы очень по-розановски, и в «яичнице из всех партий» (см. далее письмо Флоренскому), которую он хотел поджарить на своей личной сковороде, большевистский желток был бы нелишним. А то, что ему отказали, – ну и дураки, право, такое вдохновенное, такое стоящее перо потерять. Впрочем, у Минского, если это именно он как редактор решал, мог быть зуб на Розанова из-за жены…