Розанов

Свое же, пусть не окончательное, ибо ничего окончательного у Розанова никогда не было, но, пожалуй, наиболее полное суждение о первой русской революции Василий Васильевич сформулировал в письме известному революционеру, восемнадцать лет просидевшему в Шлиссельбургской крепости, другу Карла Маркса и члену Первого интернационала Герману Лопатину:

«Революция?.. Смесь мечты (В. Н. Фигнер), теории (когда она покрывает действительность?), и… ужасной, ужасной слепоты. Еще что? Знаете ли, иногда мне мерещится, что с той и другой стороны хочется крови, просто “хочется” и просто “крови”, и эта мистика “ворочает горами” террора и реакции. Просто, – “древние жертвы” отменены, кровь перед глазами не льется в храмах; а “кровушки” хочется каждому человеку, хочется обонять ее, потрогать пальцами, увидеть. И когда этого даже нет в съеденной котлете (но ведь тут пролитой крови не видели глаза едящего): тогда пошел человек на человека с ломом, партия на партию, террор на реакцию и обратно. Террор вырос у архимирных людей, В. Фигнер, Морозова, уничтоживших и в мысли войну, и казнь и прочее. Это узкая щель, в которую пролезла жажда крови у абсолютно мирных людей, и потому-то она так интенсивна, что так узка, – как “ниточка”… Только мне ужасно жаль бедную Россию, которая решительно валится на бок. А с той и другой стороны так самовольно “стреляют”… Гением, высшей мыслью не обвеяна наша революция. Высшим пониманием».

Чук

Однако это письмо было впервые опубликовано Петром Струве в «Русской мысли» в 1923 году, и здесь, конечно, очень важен мотив отмененной «древней жертвы» и крови, которую каждому хочется «обонять» и «потрогать пальцами», откуда прямой путь к самой скандальной розановской книге, но в действительности отношение этого человека к политическим переменам в России оставалось во многом непонятным его современникам, да и потомкам тоже. Так все-таки за кого он был? Поддерживал правительство или нет? За церковь был или против? За евреев или нет? За декадентов или против них? Или и то и другое? Или не то и не другое? Но где, в таком случае, настоящее его лицо? В «Новом времени»? В «Русском слове»? Наконец, стремился он к подобной неопределенности и беспринципности сам или же все происходило помимо его воли? От легкомыслия, шалости, игры, охоты за гонорарами или просто от его безразмерности, невмещаемости ни в одну из политических ванн?

Не будь В. В. так талантлив, всех этих вопросов, скорее всего, не возникало бы, но сей бодливой корове Бог дал рог, – и дух больного русского времени, дух Азефа и Распутина в наибольшей степени в литературе, в публицистике и журналистике выразил именно бывший гимназический учитель с похотливой козлиной бородкой, о ком писал Михаил Пришвин в дневнике: «Извилина в подбородке, обывательский глазок, смерд и <1 нрзб> дряблый, и все это дряблое богоборчество и весь он как гнилая струна, и кривой (сбоку) подбородок с рыженькой бородой и похоть к Татьяне[51]… он живет этой похотью… это его сила», – и кого Блок в письме Андрею Белому назвал извозчиком – читай, выразителем опасной, враждебной стихии, едва ли не Судьбы: «Письмами, подобными Твоему последнему, Ты схватываешь меня за локоть и кричишь: “Не попади под извозчика!” А извозчик – В. В. Розанов – едет, едет – день и ночь – с трясущейся рыженькой бороденкой, с ямой

на лбу (как у Розанова)».

Суть этого бесконечного и на первый взгляд хаотичного броуновского движения была подмечена Блоком очень точно. Розановские статьи всё чаще встречали отпор, возражения, насмешки, провоцировали дискуссии, оскорбления и журнальную, газетную войну, и в этом взвихренном облаке В. В. ощущал себя как в родной стихии. Сколько людей жаждало его унизить, оскорбить, отлучить от литературы, но по большому счету ни у кого это так и не получилось. Владимир Соловьев умер, и не было в России на тот момент более острого и яркого полемиста, нежели наш герой. Никто не умел «срезать», как он. Даже Буренин, хоть он и дал Василию Васильевичу прозвище «Мистицизм Мистицизмович Миква» – но острота была так себе, на троечку.