Рождение советских сюжетов. Типология отечественной драмы 1920–х — начала 1930–х годов

В пьесе Булгакова хозяйке, Зойке Пельц, не приходится ничего специально «репетировать» с горничной. Напротив, автор дает сцену, в которой Манюшку, выдающую себя за племянницу хозяйки, допрашивает должностное лицо, управдом Аллилуя:

«Отвечай, как на анкете, быстро, не думай…», и далее следуют вопросы о жалованье, месте ночлега и пр.

Когда безуспешно пытающийся поймать горничную на неверном ответе Аллилуя спрашивает: «Как же ты Зою Денисовну называешь?» — «Ма тант» — не дрогнув бровью, отвечает Манюшка.

У Романова хозяин, боящийся разоблачения, обучает презираемую им Феклу. У Булгакова допрашивает Манюшку управдом, которого наперсница Зойки воспринимает как чужого, тогда как хозяйка для нее — своя.

По-разному интерпретируется авторами один и тот же символ, мотив.

Так, образ тараканьих бегов использует А. Толстой в повести «Похождения Невзорова, или Ибикус». Булгаков отдает «тараканьим бегам» в Константинополе целое действие (5-й сон) «Бега».

Герой «Ибикуса» Невзоров, разбогатевший на тараканьих бегах, ликует: «Кто вскарабкался вверх по горе трупов? Кто бесполезное и вредное насекомое превратил в валюту? Я, один я».

Чарнота в «Беге», будучи не в силах оторваться от игры на тараканьем тотализаторе, в последнем авторском варианте финала 1937 года, напротив, пророчит себе одиночество и изгойство: «Кто я теперь? Я Вечный Жид отныне! Я — Агасфер, Летучий я Голландец! Я — черт собачий!»[321]

Главный герой повести А. Толстого в булгаковской пьесе отодвинут на периферию сюжета: алчного «тараканьего царя» Артурку публично осмеивают («развенчивают»), бьют. Главный {332} же герой «Бега», Хлудов, тараканьи бега расстреливает, метафорически их уничтожая.

В финале «Ибикуса» автор демонстративно отстраняется от своего неправедного героя: «Честность, стоящая за моим писательским столом, останавливает разбежавшуюся руку: „Товарищ, здесь ты начинаешь врать…“» Булгаков же, напротив, дорабатывая «Бег», усиливает присутствие автора в драме, убирает отчужденность голоса автора, уменьшая дистанцию между творцом и его персонажами. В окончательной редакции «Бега» три эпиграфа, прочитанные подряд, составляют единое целое, выдающее присутствие автора в текстовой реальности драмы:

«Мне снился монастырь… Сны мои становятся все тяжелее… Игла светит во сне…»

Кажущиеся на первый взгляд близкими, эпизоды обнаруживают полярный смысл. Персонажи, выполняющие будто бы одну и ту же функцию в сюжете, строятся драматургами различным образом. По Булгакову, отношения действующих лиц, хоть и регулируются общественными статусами, но никогда не поглощаются ими целиком. По Романову, барин Кашин, конечно, злодей-угнетатель и другим быть не может, то есть априори работает классовая схема. Поэтому Манюшка принимает сторону старой хозяйки, а Фекла — новой власти.

Герой пьесы Ромашова «Бойцы» красный командир Гулин так разговаривает с женщиной, в которую когда-то был влюблен: «У вас эсеровские симпатии были, а я — большевик <…> ты интеллигентка, а я батрак…» Драматург уверен, что сказанного достаточно для объяснения их нынешних отношений, политические ориентации прежних лет и социальное происхождение, по мысли автора, образуют нерушимую преграду человеческим чувствам.

Булгакову свойствен более широкий и свободный взгляд на человека, и в «Днях Турбиных» политические расхождения героев в финале не отменяют их человеческой близости и дружеских чувств. Не политический, а моральный выбор определяет презрение офицера Турбина к предателю Тальбергу, пусть он и «генерального штаба».

Резко рознятся близкие лишь на первый взгляд образы персонажей двух драматургов, княгини Багратионовой из «Землетрясения» Романова и графа Обольянинова из булгаковской «Зойкиной квартиры». Незнание княгиней русских пословиц, по Романову, — убедительное свидетельство не {333} только природной глупости героини, но еще и незнания ею русской жизни, то есть нравственной неправоты. Булгаковский же граф Обольянинов отказывается понимать не столько слова, сколько мировоззрение, стоящее за ними.

То есть и эти, временами чуть ли не текстуально совпадающие эпизоды двух пьес на деле несут различный, даже противоположный, смысл.

В связи со сказанным становится понятно, что спор, разыгравшийся некогда между Булгаковым и критиком А. Орлинским (на известном общественном диспуте по поводу мхатовской премьеры «Дней Турбиных»), был принципиальнее, нежели это ранее представлялось.