Рождение советских сюжетов. Типология отечественной драмы 1920–х — начала 1930–х годов

«Герой испытывается, выспрашивается, подвергается нападению и пр., чем подготовляется получение им волшебного средства или помощника. (Опр.: первая функция дарителя…)»[343].

Директору завода Гаю («Мой друг» Погодина) отказывают в дополнительных ресурсах, но угрожают исключением из партии; на коммуниста Михайлова (Киршон. «Хлеб») готовится кулацкое нападение; в пьесе Киршона «Рельсы гудят» несознательные рабочие пишут письмо в газету, жалуясь в инстанции на самоуправство «красного директора», и пр.

«В распоряжение героя попадает волшебное средство. (Опр. снабжение

…)»[344].

В сказку вступает новое лицо — его Пропп обозначает как «дарителя» или «снабдителя», от которого герой получает волшебное средство.

В советских производственных пьесах таковым становится либо высокое должностное партийное лицо, которое помогает центральному герою (дает ресурсы, людей, финансы), либо неожиданная и бескорыстная людская помощь (рабочие соглашаются работать бесплатно, ночами), то есть роль волшебного средства исполняет героический энтузиазм.

Кроме того, «волшебным средством» в исследуемых пьесах может стать не конкретный и материальный, а символический предмет либо объект («верный» пафос собрания, резолюция заседания, телефонный звонок вышестоящего лица). Достаточным оказывается сам знак присутствия носителя мудрости, не важно, индивидуального либо коллективного, в пропповской терминологии — «помощника».

{342} Так в афиногеновской «Лжи» действует звонок замнаркома Рядового из больничной палаты, так в «Чести» Чижевского работает письмо от парткома волости сельской активистке Паше Ковынькиной, а в «Линии огня» Никитина — экстренное «распоряжение из центра» о переброске начальника строительства Виктора на другой объект. Еще более интересный пример — несуществующий приказ о расстреле, который зачитывает вслух персонаж «Оптимистической трагедии» Вишневского: «невидимое письмо» партии как «магическая связь с центром власти» (данное наблюдение принадлежит Ю. Мурашову[345]

).

Если вернуться к такой уже обсуждавшейся нами реалии, как партбилет, то при рассмотрении данного неотъемлемого атрибута советской пьесы в качестве волшебного, магического предмета становятся объяснимы тяжелейшие последствия утраты этого партийного «оберега» для героя. Не случайно партбилет нередко является тем центральным символом, вокруг которого строится собственно сюжет, от завалишинского «Партбилета» до пьес 1970-х годов.

Далее, «герою предлагается трудная задача. (Опр. трудная задача…). Задача решается. (Опр. решение…)»[346]

. Для исполнения задачи герой должен определить и устранить помехи в лице прямого врага либо «соблазна». Функцию соблазна как одного из неизбежных испытаний героя чаще всего исполняют образы «заграницы» как перевернутого чуждого мира (в терминологии Проппа — «далекого царства») и его посланцев либо женщины (см. об этом подробнее в главе «Любовное чувство и задачи дня…»).

Количество производимых паровозов увеличивается вдвое, пуск плотины происходит в срок, рабочие ткацкой фабрики соглашаются перейти с обслуживания двух станков на четыре, производительность строителей вырастает фантастическим образом и т. д.

«Герой выстраивает чудесный дворец…»[347]

В советской пьесе может быть выстроен (переустроен) не только «дворец» (завод, домна, гидроэлектростанция), но и целый город (страна, мир). Так, в финале ромашовского «Конца {343} Криворыльска» город переименовывается в Ленинск, и один из центральных персонажей произносит многозначительную реплику: «Москвы не существует. Москва — это миф. По всему миру Москва пошла».

Еще один устойчивый элемент морфологии советской пьесы, безусловно роднящий ее со сказочным сюжетом: невыполнимое в обычной, не волшебной, системе координат производственное задание (открытие, изобретение) необходимо не только выполнить (совершить), но еще и справиться с ним к определенному сроку (за три недели, ко дню авиации, к определенной символической дате). Сама же ситуация никуда не денется, будет воспроизводиться еще и еще, вплоть до новейшей реинкарнации конфликтов и персонажей реконструктивной пьесы 1920-х годов в производственной драме 1970-х (сюжетах Игн. Дворецкого, А. Гельмана, А. Козловского и пр.).

«Ложный герой или вредитель изобличается. (Опр. обличение…). Вредитель наказывается. (Опр. наказание…)»[348].

Начальная беда (недостача) ликвидируется (применением волшебного средства изживается бедность, заколдованный расколдовывается, убитый оживляется).