В афиногеновском «Страхе» от героини уходит муж. Ее товарищ по партии, старая большевичка Клара, не видит в том большой беды: «Ну ушел и ушел — свет не клином стоит. (Смеется.) Я тебе подыщу парнишку. У нас на заводе их тысячи. В порядке партдисциплины пригоню десяток, выбирай любого»[133]
.Отношения любовные, избирательные, где для человеческого чувства не существует аналогов и эквивалентов, неявно подменены отношениями сексуальными, в которых партнеры в той или иной степени одинаковы (что тоже неправда, хотя и меньшая). Показательно и то, что теперь «выбирать любого из десятка» может женщина, принадлежность к партии повышает ее статус, изменяя традиционные отношения полов[134]
.Драматургический материал 1920-х годов представляет различные варианты реализации новых идей в области любовных отношений.
Например, комический (в пьесах «Национализация женщин» Юр. Юрьина, «Вокруг света на самом себе» Шкваркина, «Жена» Тренева, «Халат» Яновского, «Сокровище» Смолина и пр.).
В «Национализации женщин», «уездном анекдоте», у властной Глафиры Павловны Негиевой, известной уезду своим крутым нравом, муж и четверо дочерей — барышень на выданье. Подходящие женихи отсутствуют. В уезде множество адюльтеров. И одному из мужчин приходит в голову блестящая мысль: легализовать тайные связи путем объявления национализации женщин. Таким образом жители будто бы намерены заявить о своей «лояльности советской власти», а на деле — получить возможность открытого осуществления своих тайных желаний.
{152}
Город разбивается на две части: страстно поддерживающих идею девушек и протестующих женщин. В финале затея провалена, такую форму «сочувствия» платформе советской власти никто не принимает всерьез, инициаторы разбегаются. Один только муж Негиевой настоятельно просит его арестовать, так как боится возвращаться к разъяренной происшедшим жене.В пьесе Шкваркина «Вокруг света на самом себе» герой, ухаживая за очаровательной замужней молодой женщиной, убеждает ее следующим образом:
«… За окном улыбки, автобусы, женщины… а здесь… Терем? Супружеская верность?.. Да ведь это же низменные побуждения. Елизавета Петровна, вы мне можете не верить, но возьмите чистое знание — разверните любую газету: что такое супруги как таковые в общем и целом? Осколки феодального быта. <…> Лиза, не сопротивляйтесь выводам науки!»
В комедии Смолина «Сокровище» богатый мужик Чеглок доволен: «Савецкая власть мне не во вред. А что касается савецкого женского закона, то лучше и не надо…»
Напомню, что в середине 1920-х годов среди новых декретов власти появляется и декрет о браке, предельно упрощающий процедуры заключения и расторжения браков[135]
. Церковное венчание отныне не признается государством. Теперь соединение двух жизней передается новым глаголом «расписаться» (либо «записаться»). Так как житель России тех лет, чтобы выжить, должен был быть занесенным в разнообразные списки (перечни получающих хлебные карточки и пайки, талоны на одежду и обувь, жилищные очереди и пр.), то и оформление брака в виде еще одной «записи» занимает место в ряду будничных необходимостей.Но комические интонации быстро исчезают, сменяясь драматическими и даже трагическими. Достаточно напомнить о количестве самоубийств (и покушений на них) из-за любовных неудач в пьесах 1920-х годов, этом бесспорном свидетельстве неблагополучия в частной жизни человека.
Пытается застрелить жену, а потом повеситься от любви и ревности Ковынькин («Честь» Чижевского). Стреляется Зонин (Афиногенов. «Гляди в оба!»), стреляется Глебов, которого разлюбила жена, «свободная женщина» Мария Кропотова {153}
(П. Романов. «Женщина новой земли»). Стреляется красавица Аврора, отвергнутая Донаровым (в «Легенде» Майской). Хочет зарезать соперницу, а затем пытается покончить с собой Акулина Петрова из одноименной пьесы Воиновой. Принимает яд оставленная жена в пьесе Глебова «Рост» и пр.Драматический вариант воплощения (реализации) любовных отношений нередко связан с типом «новой женщины».
Персонаж пьесы Воиновой «Акулина Петрова», бывший конноармеец Брюхачев, мечтающий зажить крестьянской размеренной жизнью, хочет вернуть жену, поглощенную общественной работой коммунистку Ольгу Ивановну:
«Теперь таких дураков, как я, много шляется. Одно званье, что муж, — да и говорить стыдно. <…> Баба — ухач, свое не упустит. Вы-то партийный? <…> Ну, ясное дело, к партийному перекинулась. По вашему-то, по партийному — жен считать, не устать… <…> Да! Распустили баб, каждая баба норовит по дюжине мужиков иметь. <…> Как была вертихвосткой, так и осталась. Без мужиков дыхнуть не могла, — так к мужскому полу и льнула. <…> Вишь, целый огород мужьев развела!»
Ольга Ивановна не намерена возвращаться к мужу: «Никуда я не поеду. Как был ты мещанин, так мещанином и остался».
Многочисленные драмы запечатлевают столкновение старых и новых женских типов: беспомощной, хрупкой и слабой «женской женщины» начала века и уверенной в себе женщины-партийки; существа домашнего — и вышедшего в большой мир.