Рождённый в Третьем рейхе

– Нет, Нина, ты послушай! – Пётр Пантелеевич был взволнован. – У меня давно в мозгу крутятся некие картины. Будто я в большом зоопарке, бегаю от клетки к клетке с разными зверями… То вдруг кафе, где я не мог выбрать себе пирожное, потому что они все были красивые и мне хотелось всего сразу. А потом сидел на улице за столиком и хотел дёрнуть за косу девчонку за соседним столиком. Странно, я чувствую, что кто-то со мной был и в зоопарке и в кафе, но не могу вспомнить, кто. Лица не вижу… Девчонку за соседним столиком помню, а кто сидел со мной рядом – не помню. Витрины с пирожными помню, а с кем был – не помню. Ещё помню, что с кем-то мы идём вдоль моря, разговариваем, я кидаю камушки в воду, хочу, чтоб они подскакивали несколько раз по поверхности, но у меня ничего не выходит. Я не мог понять, откуда это в моей памяти, в моём мозгу, я даже считал, что это мои детские фантазии, что это то несбыточное, о чём я мечтал в детстве и нафантазировал себе сам то, чего не мог получить. Так было до сегодняшнего дня. И вот сейчас я вспомнил ещё один эпизод: ночное крушение железнодорожного эшелона, вагоны сходят с путей, вздымаются вверх, вокруг крики о помощи, стоны, всё горит, люди выпадают из окон громоздящихся друг на друга вагонов… Я бегу, кричу от ужаса, падаю, встаю и снова бегу… И это не фантазия, это точно со мной было, я в этом уверен. Я даже помню, что у меня лоб был перебинтован.

– Это вполне могло быть во время войны, – логически рассуждала Нина Захаровна, – на твоих глазах произошло крушение поезда. Вдоль моря ты мог ходить и в Крыму…

– Нет-нет! – категорически возразил Пётр Пантелеевич. – Это другое. В Джанкое никогда не было такого роскошного зверинца. И кафе такого не было. У меня была какая-то другая жизнь, о которой я ничего не помню. Ещё какой-то госпиталь вспоминаю, но почему я там был среди раненых?… Одно имя у меня всё время крутится в голове – Лаура. Но кто это, я не знаю. В моей жизни не было никого с таким именем.

Нина Захаровна не знала, что сказать. Слишком неожиданно для неё было всё услышанное.

– Съезди к матери, – ответила она. – Может, расскажет тебе что-нибудь, откроет какие-нибудь семейные тайны.

Честно говоря, не очень-то она и верила в подобное. Их семейная жизнь была стабильной, муж никогда не преподносил неприятных сюрпризов, и она привыкла, что у них всегда всё хорошо, без неожиданностей, потайных мыслей и подводных течений. И вдруг нечто такое, что может полностью перевернуть их жизнь! Её Петя может оказаться вовсе не Петей, а… Нет, нет, этого не может быть!

* * *

Пётр Пантелеевич поехал в Джанкой к матери. Отец умер четыре года назад, а Катерина Савельевна, несмотря на плохое зрение и отказывающиеся слушаться ноги, ещё бодрилась. Все попытки сына забрать её к себе она решительно пресекала. Она хотела быть хозяйкой в своём доме, где каждая вещь находится на своём месте, куда её поместила Катерина Савельевна. А в Петиной семье свои законы, и это правильно, там она будет чувствовать себя лишней. К тому же, дома вышел на крыльцо – и вот тебе сад и огород, иди, собирай всё, что душа пожелает. А у Пети – третий этаж (это вообще извращение какое-то!), а за овощами и фруктами надо на рынок идти. И холодного погреба у них нет, где можно было бы продукты долго хранить. Вообщем, не хотела она на старости лет уезжать из родного дома. Поэтому Пете приходилось самому ездить к ней, проведывать и помогать ей. Приезжал он и с семьёй, чем неимоверно радовал старушку. Но сыновья подрастали, у них появилась своя жизнь, и всё труднее стало им вчетвером вырываться в гости к бабушке Кате. Теперь он чаще всего ездил один, у всех был свой график работы, выходных и отпусков, и они не совпадали.

Вот и сейчас Пётр Пантелеевич ехал к матери. Он хотел, чтобы она была на юбилее, ему очень её не хватало, но она уже боялась трогаться в путь из-за возраста. Он вёз ей, как всегда, подарки, угощения, а сам думал лишь о том, что бередило его душу. Он пытался разбудить свою память, давал команду мозгу, но в ответ из глубин подсознания шёл только непонятный шёпот: «Забудь, забудь, забудь…»

Катерина Савельевна, встретив сына у калитки, с радостью обняла его своими иссохшимися руками. Пётр Пантелеевич заметил, какая она стала маленькая и худенькая. Не выпуская его рук из своих, она привела его к столу.

– Мой руки с дороги, – сказала она, – и сейчас я буду тебя кормить.

Ароматы кухни сводили с ума. Мамин борщ, мамины котлеты были самыми вкусными, никогда он ничего подобного не пробовал. Мать подливала ему добавки, подкладывала котлетки и не разрешала ему говорить, пока не поест.

После трапезы Пётр Пантелеевич решился. Он рассказал матери о видениях, которые преследуют его. О зоопарке, кафе, море, госпитале и крушении поезда. Они, эти видения, мучали его, превращаясь в кошмар.

– Мама, расскажи мне, что было в нашей жизни, чего я не знаю? Мы жили в другом городе? Я чувствую, что у меня была совсем другая жизнь, не здесь, где-то в другом месте, но почему я не могу вспомнить и почему вы с отцом никогда об этом не говорили?