Рождённый в Третьем рейхе

Утром Нина Захаровна ехала в пригородном автобусе. Там только и разговоров было, что о нападении на чей-то дом и страшный пожар. У неё не было никакого предчувствия. И только подъехав к своему дому, она поняла, что сгорел её дом. С криком она бросилась искать мужа. Она увидела его лежащим на улице недалеко от входа. Она кинулась к нему, окровавленному, в обуглившейся, закопченной одежде… Он был жив. Оказывается, спортивная закалка, природная выносливость и жажда жизни сделали своё дело. Очнувшись в горящем доме недалеко от дверей, он усилием воли заставил себя переползти через порог и отползти как можно дальше от пожара. Этим он спас себе жизнь.

Врачи «Скорой помощи», увозившие его, ничего не обещали жене. Тем более не обещали лечащие врачи в больнице. Обширная политравма: разрывы внутренних органов, внутренние кровоизлияния, переломы костей, ожоги…

– Посмотрим, каковы его внутренние резервы, – сказал врач реанимации, – если организм будет бороться за жизнь, надежда есть.

Ожог дыхательных путей не давал ему возможности свободно дышать. Петра Пантелеевича подключили к разным трубочкам и системам. В реанимацию никого не пускали. Жена и сыновья ждали развязки в коридоре. Нина Захаровна молилась: «Господи, оставь мне его…»

Мощный организм выстоял, не поддался болезни. После долгих дней беспамятства Пётр Пантелеевич очнулся. С того дня он пошёл на поправку. У врачей не оставалось сомнений в том, что они вырвали его из лап смерти, но каковы будут последствия травмы, как это скажется на его здоровье, сказать не мог никто.

Следователи взяли его показания о том злосчастном вечере. Семешко всё рассказал, как было, назвал фамилию Поликарпенко. Тот на следующий день прибежал к нему в палату.

– Да как ты смеешь на меня поклёп возводить? – громко кричал он, чтоб его слышали все больные, медперсонал и посетители. – Да я бандитов брал, я простреленный весь! Да я на тебя в суд подам за клевету! Попробуй доказать свои измышления – не докажешь!

Потом он наклонился к Семешко и уже только для него тихо произнёс:

– Урою, гада! Запомни: не жить тебе, если лишнее варнякать будешь.

Вскоре Поликарпенко пошёл на повышение, побыл недолго в областном управлении внутренних дел, а затем его перевели в Киев. Он стал недосягаем. Пётр Пантелеевич так и не смог добиться наказания виновных. Дело закрыли, осталось только пепелище вместо их загородного дома.

Выйдя из больницы, Семешко долго ходил с палочкой. Часто болела голова. Он уже не мог поехать за город на свежий воздух. Сидел в городской квартире, в бетонной клетке. Было много свободного времени. Что-то делать по дому он почти не мог – быстро уставал. Читать тоже было трудно – болела голова. Врачи советовали первое время беречь себя, не перенапрягаться, а потом организм окрепнет и всё вернётся в свою колею.

Петру Пантелеевичу оставалось только целыми днями думать, размышлять, вспоминать. Он всё думал о своих немецких корнях, о том, что надо бы попробовать поискать кого-нибудь. Но кого искать, если он сам не знает, кого он может искать? Если не знает ни имени собственного, ни фамилии?

Наступил ХХI век. О нём так много говорили, так давно его ждали. Украина, которая вместе с независимостью рухнула в пучину невиданной для себя разрухи и нищеты, судорожно пыталась выкарабкаться, но все её попытки были безуспешными.

Пётра Пантелеевича радовало только одно: он забывал о травме. Головные боли почти оставили его, он подолгу ходил пешком. Долгие пешеходные прогулки доставляли ему удовольствие, сердце работало безупречно, ноги, как в молодости, готовы были шагать и шагать. Во время ежедневных прогулок голова его была свободна, он думал о своей жизни, пытался хоть что-то вспомнить. Он тщетно давал команду своему подсознанию: оно крепко держало свои тайны.

Однажды после двухчасовой прогулки он зашёл в магазин купить кефиру, а затем направился домой. Переходя дорогу от магазина к дому по пешеходной «зебре», он вдруг застыл посреди дороги. Его словно ледяным душем окатило: Август! Он вспомнил своё имя! Он – Август!

Он даже не обратил внимания на несущиеся на него автомобили, на крики прохожих, на скрежет тормозов и визг резины по асфальту. Очнувшись, он пошёл дальше, ему что-то кричали в спину, а он, ничего не слыша, шёл, и душа его пела: Август!

Дома он сразу же поделился новостью с женой. До вечера он ходил по квартире, не находя себе места. Ну вот узнал он, что он – Август, и что дальше? Надо как-то применить это, куда-то обратиться, сообщить, послать запрос. Но ведь он всего лишь вспомнил имя – и больше ничего. Что это даст? Да ничего. Фактически это никак его не приблизило к разгадке своего происхождения. Как не знал ничего о себе, так и дальше не знает. Но ведь он вспомнил имя! Это толчок, это знак, его надо использовать. Но как?

Нина Захаровна, глядя на мужа, который метался из угла в угол, боялась что-либо сказать ему. Она не знала, что надо говорить в таких случаях. И надо ли что-то вообще говорить – жизнь прожита, чего ещё искать, кого ждать?