Рука Оберона

Я закрыл глаза. Закрыл для того, чтобы присоединиться к ней в темноте, вспомнить ненадолго тот мир, где на первом месте совсем иные способы передачи информации, чем световые волны. И тут я понял, как права была она, в том числе и насчет моего тона. С чего это я принялся глумиться над понятием долга? Я же люблю, когда меня хвалят за доброту, честность и благородство, за мой ум, даже когда я кажусь себе не совсем таким – как и всякий другой человек. Что так задело меня при упоминании моего долга по отношению к Амберу? Ничего. Так в чем же дело?

Отец.

Я уже больше ничего ему не должен, я свободен от всех обязательств перед ним. В конечном счете именно он виноват в теперешнем положении дел. Он породил нас в таком количестве, ничем не обеспечив ни справедливого наследования, ни доброго отношения к нашим матерям, и при этом он еще ожидал от нас любви, преданности и поддержки. Он играл своими фаворитами, а на самом деле, похоже, играл и нами, натравливая нас друг на друга. А затем он оказался замешанным в чем-то таком, с чем сам не смог справиться, и спешно покинул Королевство.

Зигмунд Фрейд, хвала ему, давным-давно дал мне обезболивающее и вернул к нормальным для нашей семейки чувствам отвращения и ненависти, которые только и могли здесь править. И при этих условиях никаких ссор и споров ни с кем у меня не возникало. Факты – дело другое. Я не могу сказать, что не любил своего отца только потому, что он не давал мне никаких причин любить его; по правде говоря, мне казалось, что он трудился как раз в противоположном направлении. Ну и хватит об этом. Я наконец понял, что именно так взбесило меня при упоминании о долге: сам его объект.

– Ты права, – сказал я, открывая глаза и глядя на нее, – и я рад, что сказала мне об этом именно ты.

Я поднялся, собираясь уходить.

– Дай мне руку.

Она протянула мне свою правую руку, и я поднес ее к губам.

– Спасибо, – сказал я. – Ленч был замечательный.

Я повернулся и направился к двери. Когда я оглянулся, то увидел, что Вайол покраснела от смущения и улыбается, а рука ее так и осталась протянутой ко мне. И тут я начал понимать, почему в Рэндоме произошли такие перемены.

– Счастья тебе и удачи, – сказала она, услышав, что я остановился.

– …И тебе, – сказал я и быстро закрыл за собою дверь.

Затем я собирался повидать Брэнда, но почему-то никак не мог заставить себя сделать это. С одной стороны, не хотелось встречаться с ним, когда голова совсем отупела от усталости. С другой – разговор с Вайол был первым моим приятным впечатлением за весьма длительное время, и ужасно не хотелось его портить, хотя именно сейчас я несколько воспрянул духом.

Я поднялся по лестнице и прошел по коридору в свою комнату, вставил свой новый ключ в новый же замок. В спальне я задернул шторы, чтобы не так ярко светило полуденное солнце, разделся и лег в постель.

Как всегда после стресса, сон пришел не сразу. Я довольно долго ворочался, сминая простыни и оживляя в памяти события нескольких последних дней, а также кое-что из далекого прошлого. Когда же наконец я уснул, то и во сне меня преследовали те же события, ужасное заклятие, произнесенное мною некогда в темной тюремной камере, и нацарапанная на двери картина, помогшая мне бежать.

Было темно, когда я проснулся и действительно почувствовал себя отдохнувшим. Напряжение улеглось, полусонные мысли были куда более мирными. И только где-то в области затылка будто ощущалось некое приятное возбуждение, какая-то несложная обязанность, не дававшая мне покоя. На кончике языка вертелось заветное слово, глубоко похороненное давнее намерение…

Да!

Я сел. Потянулся за одеждой и стал одеваться. Надел ремень и пристегнул Грейсвандир. Потом свернул одеяло по-армейски и сунул себе под мышку. Ну конечно…

Голова была совершенно ясной, бок ничуточки не болел. Я понятия не имел, сколько времени проспал, и вряд ли теперь это имело значение. Мне предстояло заглянуть в одно очень интересное место, где нечто должно было случиться со мной давным-давно – да нет, совершенно точно случилось! Я когда-то уже бывал там, однако надлом во времени и течении событий сместил что-то в моей памяти. Но теперь я вспомнил.

Я запер за собой дверь и двинулся к лестнице. В коридоре свечи мигали от сквозняка, и вылинявший олень на гобелене на правой стене, что умирал в течение долгих веков, оглядывался в ужасе на столь же вылинявших охотничьих псов, которые столько же веков преследовали его. Порой мои симпатии были на стороне оленя, однако обычно я все же чувствовал себя охотничьим псом. И теперь я должен был во что бы то ни стало восстановить то, что кануло в далекое прошлое.