Рука Оберона

Тело у меня сразу онемело, а в животе свернулся холодный тугой комок. Начался озноб, и я с трудом поборол сильнейшее желание выскочить отсюда, захлопнуть за собой дверь и сбежать куда глаза глядят. Я не ожидал от себя подобной реакции. Я боялся хотя бы на шаг отойти от этой тяжелой, обитой бронзой двери; казалось, что она непременно захлопнется у меня за спиной и тут же будет заперта на все засовы. Какое-то мгновение я не испытывал ничего, кроме чистейшей воды ужаса при виде этой крошечной грязной клетушки. Потом заставил себя сосредоточиться на частностях – на той дыре в полу, что заменяла мне уборную; на черном пятне, где я развел костер в последний день… Я провел левой рукой по внутренней поверхности двери и обнаружил следы тех царапин, которые нанес некогда черенком сломанной ложки. Я вспомнил, чего стоила моим рукам эта попытка вырезать замок. Потом наклонился, чтобы рассмотреть свою работу поближе. Бороздки были совсем поверхностными, вовсе не такими глубокими, как казалось мне тогда, во всяком случае, по сравнению с толщиной двери. Я только сейчас осознал, как сильно преувеличивал свои слабые силы в стремлении вырваться на свободу. Я отошел от двери и посмотрел на стену.

Рисунок был виден очень слабо, пыль и влажность сделали свое дело. Но я все еще мог разглядеть очертания маяка Кабры, изображенного все тем же черенком сломанной ложки. И волшебство все еще ощущалось в этом наброске, что в итоге дало мне возможность оказаться на свободе. Я чувствовал эту волшебную силу, даже не взывая к ней.

Я повернулся лицом к другой стене.

Тот рисунок, на который смотрел я сейчас, сохранился хуже, но ведь он и выполнен был в ужасающей спешке, при свете последних нескольких спичек. Я даже не все мог разобрать на нем, хотя память помогала восстановить кое-какие детали, что были теперь не видны. Передо мной какая-то комната или библиотека, где вдоль всех стен тянутся полки с книгами; на переднем плане – рабочий стол, за ним виднеется глобус… Интересно, подумал я, а что, если попытаться стереть с картины пыль?

Я поставил фонарь на пол и вернулся к другому рисунку, уголком одеяла попытался осторожно протереть участок возле самого фундамента маяка. Линия стала более четкой. Я еще раз протер рисунок, нажимая чуть сильнее, и, к несчастью, несколько нарушил при этом линию.

Я отступил от стены и оторвал широкий лоскут от края одеяла. Затем свернул остаток в некое подобие подушки и уселся на нее. А потом медленно, осторожно принялся за работу над маяком. Мне необходимо было как следует потренироваться, определить нужный нажим и тому подобное, прежде чем пробовать очистить другую картину.

Через полчаса я встал, потянулся, сделал несколько наклонов и как следует растер затекшие ноги. Изображение маяка было теперь чистым, однако я разрушил процентов двадцать рисунка, прежде чем догадался, с какой силой нужно нажимать на тряпку. Вряд ли, решил я, удастся добиться лучших результатов.

Фонарь мигнул и плюнул в меня, когда я передвинул его на другое место. Я развернул одеяло, оторвал от него новую полосу и снова свернул в виде подушки. Эту подушку я подложил себе под колени, опустился на пол и принялся за работу.

Через некоторое время мне удалось увидеть то, что скрывалось под слоем пыли. Я, например, совсем забыл о черепе на столе, пока осторожное прикосновение тряпки не открыло его моему взору. И еще я вспомнил тот угол у дальней стены и толстенную свечу в подсвечнике… Я отшатнулся. Было бы рискованно пытаться расчистить еще что-то. Да, может, и не стоило. Все это выглядело совершенно таким же, каким было когда-то.

Фонарь снова замигал. Ругая Роджера за то, что он не проверил, достаточно ли в нем керосина, я встал, держа фонарь примерно на уровне плеча слева от себя. И постарался забыть обо всем, кроме находившейся передо мной картины.

По мере того как я смотрел на нее, она обрела даже некое подобие перспективы. Еще через мгновение она была уже совершенно трехмерной и значительно расширилась, полностью заняв поле моего зрения. Тогда я шагнул вперед и поставил фонарь на край письменного стола.

Я обшаривал глазами комнату. На всех четырех ее стенах были книжные полки. Никаких окон. На дальнем конце – две двери, налево и направо, одна напротив другой; одна закрыта, другая чуть приоткрыта. Возле приоткрытой двери был еще длинный низенький стол, заваленный книгами и бумагами. Странный, причудливый беспорядок царил повсюду; книги на полках были навалены как попало, кое-где оставались пустые места; на стенах были какие-то непонятные ниши и выступы – там помещались кости, камни, керамика, глиняные таблички с письменами, увеличительные стекла, веера и инструменты неведомого мне предназначения… На огромном ковре, похоже, был изображен Ардебил. Я сделал шаг в этом направлении, и мой фонарь снова зашипел и плюнул. Я взял его в руку, и тут фонарь погас совсем.