Рукопись Бэрсара

Понятно. И снова такое знакомое, привычное чудо, к которому не привыкнуть никак. Грузный, неопрятный, с плоским рыбьим лицом – пожалуй, скорее неприятный. И вдруг все исчезло. Остались только умные, пронзительно‑светлые глаза, бесшабашно‑горькая, насмешливая улыбка и чувство, что мне нужен этот человек – нужен, и я должен его завоевать.

– Самое время сводить счёты! Пусть бы вы уж все на меня взъелись… ладно! А что между собой грызётесь…

– А что ты за птица такая, чтоб всем на тебя взъедаться? Брат Совета? Так их с тобой сорок, без тебя тридцать девять, да все не тебе чета – свои, не приблудные.

– Да, я им не чета! Что, лучше своя уродина, чем чужая красавица? А за Ирсалом ты бы тоже Дарна послал?

– Ах ты, раскрасавица, – сказал Сибл с ласковой угрозой. – Светик ты наш… в чужом окошке! Всех‑то он объегорил! От петли ушёл, от суда ушёл, от акиха ушёл… и от нас, считай, ушёл. У‑умненький Брат Совета Тилар… а как нас перебьют, глядишь, уже и Старший… а то и Великий брат, а?

– То‑то я по первому слову сюда прибежал!

– Так ты уж у нас у‑умненький! Сюда б не явился, там бы тебя нашли!

– Хватит, Сибл! – сказал я с досадой. – Позвал – так говори зачем. А угрозы… ты их для своих побереги – для тридцати девяти – они оценят!

– Ты тоже, – спокойно ответил он. – Я понял, ты понял, оба мы понятливые. Можно и забыть… пока. Худые нынче у нас дела, брат Тилар. Отшатнулся от нас народ‑то, впервые Братство как рыба на песке… голенькое. Может, оно и не надолго, так ведь Охотник рядом, возьмёт рыбку‑то – да в мешок.

– Боюсь, что рыба уже в мешке. Только верёвочку задёрнуть.

– Верёвочку бы и перевязать можно.

– Нет, Сибл. Поздно. Огил одну ошибку дважды не делает. В прошлый раз он по старинке концы искал… а теперь мешок: всех разом.

– А ведь это мы ему дорожку расчистили… считай, на готовенькое позвали…

– Асага обвиняют в этом?

– Покуда его только в том винят, что он тебя, хитреца, Калатом подосланного, послушал, дал себя вокруг пальца обвести.

– А если я сам отвечу за свою вину?

– Твою вину ему с тобой делить, он за тебя голову в заклад ставил.

– А если я докажу, что был прав?

– Может, оно для Братства ещё хуже будет. Ты согрешил, Асаг ошибся – что же, только господь не ошибся. Вина накажется, грех отмолится – а все, как было, так будет… как от дедов завещано.

– Не будет, Сибл. Братству жить считанные недели.

– Все‑то ты знаешь! А оно, чай, тоже от нечистого!

– Значит, это наставник Салар воду мутит?

– Значит, он.

– И чего он хочет? Власти?

– Кабы так! Ты его просто не знаешь, Тилар. Он‑то, наставник наш, святоша да постник, дай ему волю, всех бы постами да молитвами заморил, а только ни хитрости в нём, ни корысти. Для себя‑то он ничего не хочет. Братство ему заместо души, да только не наше, не всамделишнее, а какое он сам вымечтал. То и боится перемен, что, мол, всякое искушение от дьявола. Думает: и эту беду можно отмолить – поститься да покаяться, глядишь, господь и смилуется.

– А ты?

– Что я?

Я глянул ему в глаза, и Сибл нехотя усмехнулся.

– А я, брат Тилар, мужик простой. По мне на господа надейся, а топор точи. Нынче, коль возьмёмся молиться, не взвидим, как и на небесах очутимся.

– Тогда выход один. Раскол.

– Что?! – глаза его засверкали, стиснулись огромные кулаки. Ну, если он сейчас да меня… конец! Но досталось не мне, а столу: хрустнула от удара столешница, подпрыгнул светец, выронив лучину, красным огоньком она чиркнула в темноте и погасла. И стало очень страшно.

– Что?! – опять прорычал Сибл из тьмы. – Да ты…

– Что я? Какого дьявола вам от меня надо? Я что, просился в ваше Братство дураков? Да за один ваш суд… вот ей‑богу! – надо бы вас… к ногтю! А я, как нанялся, вас спасать!

– Спаситель! – Сибл уже успокоился; этакий ненавистно‑насмешливый, почти ласковый голос.

– А ты у Асага спросил. Он знает. Ладно, зажги свет.

Он послушал зашевелился в темноте. Высек огонь, присвечивая трутом, отыскал на столе лучину, зажёг и сунул в светец. Поглядел на меня и сказал – с той же ласковой злобой.

– Ты расскажи ещё, что ради нас кинул.

– Слушай, Сибл, – отозвался я устало, – что ты все на меня сворачиваешь? Считай, на плахе сидим, а ты все заладил, как этла, кто я да что я.

– Ох, и непочтителен ты, брат Тилар! – сокрушённо ответил он. – Так ли со Старшими говорят? На плахе‑то я всю жизнь сижу, привык уже под топором, а вот кто ты да что… понять мне тебя надо, брат Тилар. Как это ты в душу к Асагу влез да почти все Братство перебаламутил? Ишь ты, с дороги не переспал, а уж сразу: раскол. А ты Братство ладил, чтоб рушить?

– А ты?

– И я не ладил. Готовое получил, потому и сберечь должен. Дедами слажено, отцами завещано – как не сберечь?

И все‑то он врал, хитрый мужичок. Ходил вокруг да около, покусывал, подкалывал, а сам все следил за мной своим зорким, алмазно‑светлым взглядом, все прикидывал, примерял меня к чему‑то, что уже решено. И разгневался он, когда я сказал про раскол, не потому, что это было сказано мной . Потому, что я так уверенно это сказал, будто знал, что все уже решено.