Рукопись Бэрсара

– Ага! Знакомая песенка! То‑то Ларг разливается: мол, в грязную посуду молока не нальёшь, откуда, мол, быть чистой душе в грязном теле? Приспичило тебе собак дразнить?

Молчу, потому что он прав. Но и я тоже прав. Нам в этой скученности только эпидемий не хватало!

– Ну, я обратный пал. Мол, это кеватские попы злобствуют, что ты кеватцев бьёшь. А ещё: это они нового, квайрского, храма устрашились, что им доходу убудет. Ну, сам знаешь. Кто верит, а кто нет. Ещё наплачешься.

– Не шипи, – сказал Сибл. – Сам в баню ходишь.

Усмехнулся.

– А куда ж против него попрёшь, против святоши нашего? Допёк, как уголь за пазухой!

– Асаг, – говорю я ему, – к зиме нужно будет жильё ещё человек 300. И не теряй времени, всех выводи из Квайра. Останутся люди Зелора… ну и связь.

– Вон как? – говорит он, и в глазах у него вопрос, но я пока не отвечу. Пока ещё можно не отвечать. И теперь говорит Сибл. Я знаю всё, что он может сказать, но слушаю как впервые. Невозможно в это поверить. Это сказки. Так не бывает.

– Один сундучок прихватили, – сообщает с усмешкой Сибл. – Маловато, конечно, за нашу кровь, ну да мы не жадные. И с этим пупки понадрывали, пока допёрли.

– Сколько?

– До черта. Ларг считал‑считал, да сбился. Кассалов сорок.

Неплохо на первые расходы!

Мы говорим, а Асаг глядит на меня. И пока рассказывал Сибл, он тоже глядел на меня, и я никак не пойму, что у него в глазах.

– Ага, – говорит Сибл, – пялься! Каков наш тихоня, а? Не прогадали‑то мы с Великим, а Асаг?

– Эдак и я поверю, что ты – святой!

Я смеюсь, потому что смешно. Смеюсь – и презираю себя, ведь и в смехе есть капля расчёта. Думайте, что хотите, но верьте мне, потому что главное начинается только теперь, потому что без вашей веры я пропаду…

А теперь у меня Ланс. Я велел получше устроить моих горцев, и Малый Квайр носит их на руках. Слухи о наших подвигах в Приграничье, наверное, уже добрались и до Большого.

– Я виноват перед вами, алсах, – говорю я Лансу, – и вы вправе меня упрекнуть. Я должен был предоставить свой дом…

– Мне все объяснили, биил Бэрсар, – говорит он спокойно, – нам не на что жаловаться. Ваши люди очень заботливы.

А в глазах насторожённость: к чему эта перемена?

– Мы остались живы, алсах… – и он улыбается с облегчением.

– Вы об этом? Забудьте мою глупость, биил Бэрсар! Вы были правы – мальчишек надо пороть!

Вот теперь я вижу, что и в нём сидит Приграничье: все так же честен и прям его взгляд, но ясности в нём уже нет. Первая горечь нерадостных побед над собой.

– Мне все ещё снится Приграничье, – говорю я ему, – и те, что остались там. Наверное, это было нечестно – звать вас туда.

– Иногда я вас ненавидел, – спокойно ответил Ланс, – а другой раз любил без памяти. И все смотрел: что же вы такое? Война – моё ремесло, биил Бэрсар, как четырнадцати лет батюшка меня на службу благословил, с той поры ему и учусь.

– У вас замечательный учитель.

– Да, биил Бэрсар. Того и было мне столь тяжко, что я знаю войну. А когда из чёрного леса армиями ворочают да царствами играют… Теперь мне ведомо, за что вас колдуном прозвали, – и вдруг ясная мальчишеская улыбка: – сам так думал, бывало! А теперь уразумел: и это ремесло.

– Наука невозможного.

– Да! И я тоже хочу уметь! Не того, чтоб царствами ворочать, а того, что и в моем, военном, ремесле вы лучше меня сумели. Я бы за десять дней весь отряд без толку положил!

– Это горькая наука, Ланс. Даже ради самой благой цели не очень приятно играть царствами и постыдно играть людьми. Каждый день насилуешь совесть, мараешь душу, и нет радости даже в победе – уж очень непомерна цена.

– Я видел, – ответил он просто. – Знаете, биил Бэрсар, я испугался после того боя. Все мы смертны, но когда я подумал, что вас могли убить… И я подумал: ладно, на этот раз вы сами все сделали. А если такое опять начнётся через десять лет? Ведь вы же немолоды, биил Бэрсар, в отцы мне годитесь. Сумеете ли вы через десять лет сесть на коня и вынести этот труд? А если не вы – то кто сможет это сделать?

– Мой мальчик, – сказал я ему, – нельзя этому учить. Наука невозможного должна умереть вместе с Огилом и со мной. Но есть другая наука, и она важней. Она может сделать так, чтобы это не повторилось ни через десять, ни через сотню лет.

– Какая?

– Наука равновесия. Вы правы, Ланс: война – ремесло, полководец подобен лекарю, который взрезает нарыв. Но умелый лекарь может вылечить и без ножа, главное, вовремя заметить болезнь и вовремя дать лекарство.

– Вот с лекарем меня ещё не ровняли! И ваша наука…

– Трактат о лечении стран. Смотрите, – сказал я ему, – вот карта, и на ней нарисован наш материк. Огромный Кеват, не очень большой Квайр, Лагар ещё меньше, а Тардан – совсем пустячок. Бассот мы пока не будем считать. Что будет, если мы сбросим с карты хотя бы одну страну? Ну, хотя бы Тардан, раз он так мал.