Рукопись Бэрсара

— Вот как? — говорю я, и голос мой сух — так сух, что мне самой царапает горло. — Значит, тебе пора, а я так вовремя подвернулась. Наверное, я должна быть польщена, ведь Илейна и моложе, и красивее.

Он смотрит с тревогой и молчит, а я не могу остановиться.

— И что: я могу отказаться или это и есть плата за наше спасение?

— Элура, — говорит он, — откройся! Я не понимаю, когда слова. Я не знаю, что тебе отвечать.

— Ну и не отвечай! — я ускоряю шаг, но он схватил меня за руку и удержал, легко и бережно, как паутинку.

— Элура, — сказал он, — я слышу: тебе плохо. Откройся, дай мне тебя понять. — Сдвинул брови им вслушивается в меня, и я никак не могу заслонить свои мысли. — Нет, — говорит он, — я всегда о тебе думал. Как только увидел. Я просто не мог говорить, пока не пришла пора.

— Сезон случки? — говорю я ядовито. — Гон? Или у вас есть другое слово?

— Нет! — теперь он нахмурился и отдалился. И говорит он медленно и раздельно, словно уже не верит, что я способна понять.

— Мы, люди, чужие для мира. Мы меняемся. У нас много плохих зачатий. Только дети, зачатые в пору Трехлунья, никогда не убивают своих матерей.

Выпустил руку и быстро ушел вперед, и мир мой стал сразу тесен и глух.

Удивительная оказалась роща, сказочная какая — то. Плоские кроны сплелись в непроницаемый полог, а под ними прохлада, зеленая тень и тонкая, мягкая, будто перина, трава. А посредине круглое озерко с прозрачной до дна ледяною водой. Низкие деревца наклонили над ним тяжелые ветки: розовые, зеленые, алые плоды вперемежку с глянцевыми цветами.

— Ой! — сказал Илейна. — Как красиво!

— Привал гваров, — ответил Ортан. — Они не любят зимы. Когда становится холодно, они уходят. Иногда только ночуют, а иногда живут несколько дней.

— А что они делают, когда не кочуют?

— Погоди, Элура, — ответил он. — Ты поймешь.

Напились сладкой воды, обманули голод плодами — они были вкусные, но все равно не еда — и улеглись отдыхать на нежнейшей травке.

Я медленно опускалась в горячую дрему, все плыло покачивалось, кружилось — и вдруг толчок, холодная острая ясность, я села рывком, открыла глаза и увидела ильфа. Золотисто — зеленая тоненькая фигурка, словно луч, упавший сквозь толщу листвы.

И вовсе он был не человек! Золотистая гладенькая шерстка и огромные ночные глаза. Ни морщинки на тонком лице, но я поняла вдруг, как он стар.

— Тише! — сказал он, — другие меня не видят. Существо без имени, сказал он беззвучно, — не надо меня бояться.

У меня есть имя! сердито подумала я.

Это звук без смысла, как и тот, каким ты зовешь Наори.

Наори?

— Его имя для _т_э_м_и_ Онои, для Отвечающих — Наори. У него много имен, — сказал старик. — У него уже все имена, потому что он — взрослый.

Я смотрю на него и не знаю, что спросить. Слишком много вопросов, они сбились в клубок и мешают друг другу.

— Нет! — сказал он. — Мне некогда отвечать. Я уже не Живущий. Я пришел из Второго Предела, и Общее не помогает мне.

— И ты не боишься?

— Разумный должен делать то, что считает правильным сделать. Общее было неправо — нельзя решать за разумных. Я пришел, чтобы услышать тебя и чтобы дать тебе имя — истинное имя, которое позволит тебе возвращаться. Помолчи, — сказал он, — мне нужно войти.

Он долго молчал, полузакрыв глаза, а потом открыл их и улыбнулся. Но улыбка не тронула тонких губ, она просто повисла вокруг него легким облачком доброты и веселья.

— Бедные дети! — сказал он. — Общее вас боится, потому что не может понять, а вы — только дети. Неужели в том мире, откуда вы пришли, с вами не было взрослых?

Мы не дети! подумала я сердито. А если и дети, то лишь потому, что вы лишили нас мудрости наших предков!

— Но они не были мудрыми, — мягко ответил ильф, и в беззвучном голосе мне почудились печаль и участие. — Они убивали деревья и губили живущих. Они портили горы и делали землю мертвой. Они боялись и убивали.

— И вы загнали нас в горы? Заперли в клетку?

— Мы дали вам богатый обширный край, где было все, что надо для жизни. Мы дали вам время, — сказал старик. — Мы просто хотели узнать, что вы такое и чем вы станете, если вам не мешать.

А мы истребили друг друга…

— Потому, что мы оставили вас без присмотра. Детей нельзя оставлять без присмотра — они еще не разумны и могут себе навредить. Смотри в меня, — сказал он, меня охватило тепло, спокойные, ласковые, золотисто — зеленые волны качнули меня и поставили на песок, и стало так радостно, так легко… — Я дал тебе имя, — сказал мне беззвучный голос, — когда ты станешь взрослой, ты узнаешь его в себе, — и все уже плыло, покачиваясь и кружась, в прохладную зелень, в горячую дрему…

— Ортан! — вскрикнула я в запоздалом испуге. — Ортан, что это было?

— Я не знаю, — сказал он. — Откройся. Дай мне войти.

И совсем как ильф, он молчал, полузакрыв глаза, и лицо его было далеким и непонятным. И, как ильф, он улыбнулся, когда открыл глаза. Это была просто улыбка, улыбка губ, но мне все равно почудилось возле него легкое облачко доброты и веселья.

— Все хорошо, — сказал он. — Общая Память взяла то, что ей надо. Теперь, — сказал он, — нам бы только дойти до моря.

— Это твой друг? Один из тех?..