Русь: от язычества к православной государственности

Природа необъятна и многогранна. Обоготворение бесчисленного множества ее явлений относится к другой особенности славянского язычества – огромному числу объектов религиозного почитания. Для язычника практически все вокруг было свято и достойно поклонения, что формировало не поверхностное, а глубокое религиозное сознание, которое впоследствии приведет к становлению и развитию русской православной цивилизации, не противопоставлявшей в сознании верующих мирское и религиозное, а напротив, сплетающее их в прочную ткань духовного бытия народа.

Источник и сила жизни, по убеждениям славян, принадлежали Роду, о котором говорилось выше, и рожаницам – покровительницам деторождения и продолжения рода. Рожаниц представляли небесными матерью и дочерью. Они – хозяйки мира, рождают все виды животных, рыб и птиц. С переходом к земледелию их стали воспринимать покровительницами урожая и небесной влаги, столь необходимой для плодородия почвы. Язычники ассоциировали рожаниц «с белыми летними облаками, с которыми издревле связывались идеи плодородия, зачатия и брака, а с черными тучами – зло и власть демонов смерти»[71].

В силу этих воззрений, как пишет Афанасьев, «облачные девы стали заведовать рождением, бракосочетанием и кончиною человека, что вместе определило понятие о могучей судьбе, властвующей над смертью в пределах их земного существования – от колыбели и до могилы»[72]. По представлениям язычников рожаницы плели золотую нить судьбы каждого человека и определяли его жизненный путь.

Для язычников судьба «была не более как олицетворение всемогущих, то благотворных, то разрушительных сил природы»[73]. Эти силы постоянно чередуются, поэтому в жизни соответственно есть светлые и мрачные периоды. Недаром и сегодня мы говорим о светлых и темных полосах жизни.

Природа изменчива и вместе с ней изменчива жизнь человека. Мир двойственен, противоречив, в нем нет стабильности. Стабильности нет и в человеческих сообществах. Однако если в древности стабильность зависела от «капризов» природы, то сегодня – от политических и социально-экономических отношений и часто от «капризов» человека, одурманенного лжеидеями.

Вернемся к рожаницам. А. Афанасьев пишет о трех рожаницах: одна распоряжается родами, другая – семейными отношениями, третья (черная туча) – смертью. Б. Рыбаков называет двух рожаниц: мать-Лада и дочь-Леля – богини благодатного весеннего возрождения природы, а затем созревания и сбора урожая[74]. Это богини радости, достатка, счастья. Культ рожаниц отличался открытостью и веселием. Самый яркий, сверкающий радостью праздник, доставшийся нам по наследству от культа рожаниц, – Масленица.

Говоря о рожаницах, следует подчеркнуть, что они почитались как блюстительницы нравственности, супружеской верности, родительского долга. Е.В. Аничков считает недоказанным, что славяне прошли через стадию беспорядочных половых отношений. По его утверждению, юноши и девушки, достигшие половой зрелости, искали себе не временного сожительства, но уже жен и супругов в начале нового сезона сельскохозяйственных работ[75].

Род и рожаницы символизируют мужское и женское начало. Это семья рождающая, благословляющая и защищающая жизнь во всех ее проявлениях. Рожаницы – культ женщины, хранительницы домашнего очага, продолжательницы рода. Культ женщин несколько тысячелетий занимал одно из важных мест в пантеоне языческих культов, что связано с устойчивой идеей отождествления земли с женщиной, «уподобление беременности процессу вызревания зерна в почве»[76].

Священство женщины и связанного с ней плодородия естественно и непререкаемо. Как земля рождает из зерен урожай, так и женщина рождает продолжателей рода. Недаром Иоанн Кронштадтский говорил, что к женщине следует относиться как к храму, в котором рождается новая жизнь. Эту истину за тысячи лет до св. И. Кронштадтского открыли язычники. Эта истина должна лежать в основе нравственности, столь цинично попираемой постмодернизмом – новой религии Запада, но без Бога, святынь, традиций, без исторической памяти.

Глава четвертая

Душа и боги

Человеку невыносимо сознавать фатальность смерти. Животным подобные страдания неведомы, и только человек мучительно переживает неизбежность конца земной жизни. Об этом с болью писал Иван Бунин (1870–1953). При этом ему безразлична посмертная слава. Бунин не видел прока в памятниках за те или иные выдающиеся достижения: на них будут сидеть голуби, вокруг играть дети, ходить влюбленные пары, но не будет главного – «меня самого». Для усопшего посмертная слава ровным счетом ничего не значит. Смерть уничтожает «я», превращает человека в прах, в глину, в траву…