Русь: от язычества к православной государственности

Здесь идея жертвы, отличная от громкого героизма, выступает с особой силой. Святые страстотерпцы своей жизнью олицетворяли образ смиренного и страдающего Христа, стали воплощением его человеколюбия и навсегда, как заветная святыня, нашли отклик в сердце русского народа.

Примечательно, что в первых памятниках русской агиографии (жития святых), в таких как «Чтение о Борисе и Глебе» Нестора, в «Сказании о Борисе и Глебе» звучит гимн святым князьям не только как «страстотерпцам» за веру Христову, но и чудесным защитникам, покровителям Русской земли, ограждающим ее от внешних врагов и княжеских усобиц. Так, в «Сказании о Борисе и Глебе» говорится: «Вы наше оружие, земли Русской защита и опора… Вы небесные люди и земные ангелы, столпы и опора земли нашей… Вы не о едином граде, не о двух, не о каком-то селении печетесь и молитесь, но о всей земле Русской!»[319]

Как ярко заметил профессор С.В. Перевезенцев, «мученическая смерть Бориса и Глеба становилась одним из первых примеров христианского благочестия и смирения в Киевской Руси, означавшим, что нравственные идеалы, проповедуемые христианством, нашли полный отклик в сердцах русских людей»[320]. По признанию Г.П. Федотова: «Крест, символ всех страстотерпцев, из орудия позорной смерти становится знамением победы, непобедимым апотропеем против врагов»[321]

. Таким знаменем для русского народа стали образы святых Бориса и Глеба, которые народная память берегла и сберегает более тысячи лет.

Если святые Борис и Глеб стали символами мирской святости, то яркие представители монашества, становление которого как социального слоя началось в первое столетие после крещения Руси, положили начало аскетико-религиозной святости, составившей русскую ветвь православия с особым национальным колоритом. Уход подвижников от мира в монастыри не означал полного разрыва с ним. Отрицание пропитанного злом и грехом мира преследовало цель не только личного спасения, но и спасения мира от дьявольщины низменных страстей.

Святое преображение личности подвижников, их нравственный и духовный подвиг становились примером для людей, живших вне стен монастыря, и зовом к подлинно праведной христианской жизни, что имело огромное значение для укоренения Руси в православии, которое теперь воспринималось как территория святости с ее высокими морально-нравственными смыслами земного бытия.

В монашестве личный духовный подвиг сливался в нераздельное единство с социально-общественным служением. Задача личного преображения органично сочеталась со стремлением преображения действительности, что стало одной из главных особенностей русской святости. Идеал подобной святости веками питал народную жизнь и указывал путь к жизни во Христе.

Общепризнано, что родоначальниками русского монашества с его простотой, аскезой, погружением в духовный мир были святые Антоний и Феодосий, основатели главного центра русского православия – Киево-Печерского монастыря. Их имена связаны с легендарным именем первого русского митрополита и историософа – Илариона, который до избрания на митрополичью кафедру вырыл для уединенных молитв «пещерку» на месте будущего монастыря. Волею судеб эту пещеру занял впоследствии святой Антоний.

Преподобный Антоний родился в 983 г. (умер в 1073) вблизи Чернигова, в местечке Любеч. С юных лет мечтал об иночестве. С этой целью он посетил Афон, где и принял монашеский постриг. Он хотел иноческой жизни на Афоне. Однако игумен монастыря разглядел в Антонии будущего великого подвижника Руси и отправил его на родину. Антоний долго искал на Киевщине монастырь для своего служения, пока не остановился на пещере Илариона. Вскоре вокруг Антония собралось 12 иноков, которым он назначил игуменом Варлаама, а сам выкопал себе другую пещеру, не выходя из которой, согласно Повести временных лет, провел 40 лет.

Слава о великом подвижнике быстро распространялась, и к нему приходили верующие просить благословения. Даже князь Изяслав, сын Ярослава Мудрого, став великим киевским князем, пришел с дружиною своею, прося у него благословения и молитвы[322]. Число насельников, постриженных Антонием в иноки, росло, что привело к необходимости выхода за пределы пещеры. Игумен с братией обратились к Антонию с просьбой: «Отец! Умножилась братия, и не можем вместиться в пещере; если бы Бог повелел, по твоей молитве поставили бы мы церковку вне пещеры»[323].