Русалия

Обратный путь, как это обычно бывает, казался вдвое короче. Вот уже и то озерко, а вот и лесок. Луна скакала по черным сучьям, билась в тенетнике ³⁸⁶¹частых веток, подобная жар-птице-Дивии, супружнице Божественного Гуся Дива, попавшей в неволю мертвого царства. И Святослав поражался, как этот подкинутый ему путь-дорогой образ, несмотря на, казалось бы, несказанную тяжесть одолевавших чувств, отводит его мысли в край непроясненной отрады, в край такого же кроткого и чистого света, будто бы встреченного сегодня…………………………………………………..

…………………………. Ах да! Родником того света было девичье лицо, чем-то сходствовавшее с ночным светилом. Да-да. И звали ее Предславой…

- О, дунул Сиверко ³⁸⁷²! – услышал Святослав радом с собой прерывистый от скачки как бы винящийся голос ближайшего к нему товарища.

- Что ж, не светит зимой солнце против летнего, - само собой вырвалось у князя, и он тут же почувствовал на лице только что неощущавшееся холожавое дуновение.

Старинушка Воронок продолжал мчать князя в ту сторону, где на небе, что давно уж смерклось, низко над мелкой пилой дальнего леса все не желала умирать узкая красно-желто-зеленая полоса, а вернувшиеся прежние безрадостные думы понесли его как раз в обратном направлении, туда, где в гуще сошедшего на мир ночного мрака лежало велее чудище с маленькой зломудрой головкой и вздувшимся неохватным ненасытным брюхом – именуемое Хазарией.

Х

азарская столица предавалась сладости вечерней истомы, когда дела дневные уже утратили власть, а нега ночи еще не востребована. Хазарская столица безрассудно отдавалась самым утонченным наслаждениям. Но в этот же поздний час она и трудилась в поте лица при скудном свете масляных светильников, ведь назавтра гигантскому городу нужно было подготовить пестрые наряды, удобные повозки, занятные потехи, а сколько за следующий день этот город должен был поглотить всяких яств!..

Но были у ночного Итиля и вовсе иные заботы. В темной тесной лачуге, обыкновенной для бедняцких окраин, - сплетенной из веток ивы и тамариска, а затем обмазанной изнутри и снаружи глиной, при полуживом мерцании остывающего очага сидели четверо людей и вели беседу, близко склонившись друг к другу, чтобы еле слышно произнесенные слова могли быть услышаны собеседниками. Двое из них – братья Уюр и Аваз, лет двадцати с небольшим - были хазарами. Скуластые с массивными подбородками, покрытыми жидковатой порослью, они смотрели, как и другие, в малый, поддерживаемый для света, огонь, и тот окрашивал их светлые волосы и глаза в свою рдяную масть. Еще один – Ахсар - был горбоносым аланом. А четвертого звали Баглизом, чья чернявость и густо опушенные ресницами большие продолговатые очень блестящие глаза делали очевидной его принадлежность к народу гузов.

- Что ж удивляться, что к ним относятся с отвращением, если они действительно отвратительны, - говорил Аваз, а подле него сидящий Уюр в согласии с движением речи брата еле заметно кивал своей большой коротко стриженой головой. – Ведь они гордятся тем, что презираемо всеми народами, во всяком случае людьми грамотными и опытными.

- Зато ни во что не ставят чужие святыни, - присовокупил к словам брата Уюр.

- Ну… может оно и так, - провожая взглядом завиток курчавого дымы, уплывающий в черную дыру в низком круглом потолке, не спеша и как всегда с достоинством проговорил Ахсар, - а только для меня главное, чтобы в доме был хлеб, было мясо, была крупа. И если резать этих уродов или еще что, так только с тем, чтобы вернуть то, что они у таких, как я награбили.

- Но тогда…

- А я говорю: не надо ставить лошадь впереди арбы, - отозвался Баглиз, и его красивые глаза засверкали ярче прежнего. – Что смысла гоняться за вонючими мухами? Если хочешь от них избавиться, – засыпь помойную яму.

- Что же это – «помойная яма»? – усмехнулся Уюр. – Дворец их царя? И что с ним нужно сделать? Сжечь?

- Хотя бы! - жарко выдохнул Баглиз.

Уюр продолжал улыбаться:

- Но это не в наших силах. Да и не так много в том смысла. Потому что настоящая помойка - это когда люди понимают один расчет выгод, и всю-то жизнь стоят на коленях перед чувственными наслаждениями, всю жизнь. Оглянись вокруг, - разговоров только, что о еде, питье, о нарядах и гладких женщинах…

- А что плохого в красивых женщинах? – тут же отозвался Ахсар, и вытянутые узкие ноздри его орлиного носа невольно расширились.

- В красивых женщинах… - начал было Уюр.

Но Аваз перехватил слово:

- В красивых женщинах – одна благодать, если они еще и добры. Но когда они становятся прислужницами их указов, их веры, начинают слепо подсоблять их воле… Тогда жизнь в доме, где они живут, превращается в страшный сон. Тогда вот то сластолюбие и лукавство, которое в них взрастили, даже вид тех женщин меняет, даже красоту их лиц затемняет.

Дослушав брата Уюр продолжил: