Русалия

- Если и удалось бы кому убить их царя и даже всех обитателей Острова перебить, - все равно на его месте вскочил бы второй такой же, покуда широка опора их идей у всех тридцати народов Хазарии, покуда каждого дитенка с самого рождения научают распознавать в мире только съедобное и приятное.

- Что же хорошего в несъедобном и неприятном? – хмыкнул Ахсар.

Братья переглянулись, но в этот момент какой-то странный слабый звук приковал к себе общее внимание. Звук этот был слишком грубым для того, чтобы принадлежать какому-нибудь животному, способному сосуществовать рядом с людьми. Но он же показался всем слишком вкрадчивым и осторожным, чтобы его мог произвести человек, решительно и просто приблизившийся к жилищу друзей. Шуршание. Шорох камешков. И наконец тоненькое покашливание. За ним голос:

- Мир этому дому!

Это был Саул – местный еврей из самых бедных, живший здесь же неподалеку в почти такой же глинобитной хижине и собиравший себе на жизнь тысячью самых различных, но вместе с тем не слишком обременительных занятий: от составления любовных снадобий до предсказания судеб.

- Можно войти? О, Баглиз, у тебя гости... Да будет вам много счастья!

После прозвучавшего приглашения войлочная завеса вздрогнула, поднялась и в низком проеме появилась согнутая худосочная фигурка в длинной неопределенного цвета рубахе, поверх которой была наброшена прямоугольная накидка. И прежде чем войлок за ее спиной опустился вновь, из темноты к огню кинулось крупное темно-пестрое насекомое – то ли бабочка, толи жук – и закружилось вокруг невысоких взметов пламени. В Итиле стояла такая теплынь, что даже с приходом ночи не становилось холодно. Ветер – нить связывающая и этот мир, и тот мир, и всех существ, - наполненный сверканием севера, был слишком занят другой землей и сюда пока еще не заявлялся.

- Мне удалось узнать, - поторопился объяснить свой приход Саул, устраиваясь на освобожденном месте возле очага, - что завтра на рынке неимущим станут раздавать по серебряной монете на дом. А, может, еще будут давать хлеб и ячмень. Но люди, которые мне это сообщили, не сказали главного, - на каком рынке будут делать эту раздачу. Вот я и пришел спросить: может, ты, Баглиз, знаешь?

Кружившее вокруг очага насекомое, напоминавшее небольшую летучую мышь, метнулось вверх и, ткнувшись пару раз в слегка потрескавшуюся глину наклонного потолка, повисло на нем темным треугольником. В угловатом молчании, захватившем недавние владения оживленной беседы, звучал нарочито беззаботный голос хозяина хижины:

- Не знаю, Саул. Может, на Персидском рынке? У большой мечети. Ахсар, налей Саулу вина.

Запустив длиннопалую волосатую руку под войлок, которым была покрыта горкой составленная чистая посуда, Асхар извлек оттуда небольшую плошку и плеснул в нее черного вина из стоявшего подле узкогорлого кувшина, протянул плошку Саулу.

- Яин несех ³⁸⁸¹… - прошептал тот.

- Что-что?

- Я хочу сказать, - возвращая словам внятность заговорил Саул, - на Персидском рынке – вряд ли. Персидский рынок для богатых.

С потолка донесся слабый, но при том какой-то зловещий скрип, - это скрипело темное насекомое. Огромное, оно время от времени чуть раздвигало верхние крылья, а его тень, рожденная и оживленная подвижным пламенем, дергалась и билась вокруг.

- Да выгони ты эту дрянь! – воскликнул Уюр, обращаясь, как видно, к хозяину дома, но тут же сам замахал руками.

Насекомое сорвалось с потолка, заметалось, стягивая круги над огнем. И вот, как того и следовало ожидать, завлекательное пламя тонким разящим язычком хлестнуло по почти черным с желтыми пестринами крыльям, - раненый летун шлепнулся в крайние уже остывшие угли, завертелся на месте, треща крыльями, поднимая над собой облачко пепла. Бестрепетная рука Уюра тут же смахнула его в самый жар, - тот забился в предсмертном трепыхании, стих, и воздух наполнился вонью паленых перьев.

- Что же ты не пьешь? – чтобы наконец возвратить внимание новому гостю поинтересовался Баглиз. – Или вам, говорят, вера… Как их? А! Законы кашрута, вот, запрещают есть и пить в нееврейском доме. Так? Чтобы еврей никогда не сближался с неевреями. Так? А то сначала вместе за столом, потом, глядишь, породниться захотят, детей поженят…

- Не то, нет, врут все… - заулыбался, завертел головой Саул, стараясь придать возможно больше легковесности своему ответу. – У нас как говорят: не говори, что не могу есть свинину. Скажи: я могу есть свинину, но что мне остается делать, если Всевышний запретил мне это? Это я шучу.

При том он все же пригубил предложенное ему вино, но глотка, похоже, все-таки не сделал.

Разговор уж больше с прежним одушевлением не возобновлялся. Какое-то время прошло в неловких вздохах и нелепых коротких словесных всплесках. Проерзав на месте столько, сколько было необходимо для проявления учтивости, Саул наконец поднялся и, цветисто поблагодарив хозяина, странно извиваясь тощим телом, выскользнул наружу.

- И чего он приходил? – первым тронул установившуюся тишину Аваз. – Вино, вон, так и осталось…