Русская дива

— Ша, евреи! Перед тем, как мы разойдемся, я хочу напомнить вам, что главное для еврея в субботу — не только молитва. Когда Господь диктовал Тору Моисею, он велел нам праздновать субботу. То есть, что бы ни случилось за прошедшие шесть дней, — радоваться жизни, петь, веселиться, вкусно есть и пить вкусные вина. Иными словами, Бог подарил своему народу пятьдесят два праздника оптимизма, которые заряжают нас на последующую неделю труда и преодоления трудностей! И плюс — еще дюжину поводов веселиться: Пурим, Ханука, Песах, Симха Тора… Такого количества праздников жизнелюбия нет ни у кого, и это один из секретов нашей живучести. Со времен царя Ирода десятки тиранов отнимали у нас деньги, дома, скот, землю, право носить еврейскую одежду, издавать свои книги и газеты, говорить на своем языке и учить ему наших детей. И не могли понять, почему, потеряв все, даже родину и родной язык, мы остались евреями. А разгадка проста: человека, который хотя бы раз в неделю радуется жизни, сломать нельзя! А уж целый народ — тем более! Подумайте сами: разве может выжить в веках народ угрюмый, злобный, живущий в грязи, разврате и зависти? И кого, кроме уродов и бандитов, можно зачать со злости, агрессивности и в алкогольных парах? А у евреев даже интимный момент зачатия новой жизни — тоже праздник, освященный Богом. Потому мы рожаем не тиранов, не убийц, не Гитлеров, а Эйнштейнов, Шагалов и Гершвиных…

Господи, с изумлением подумал Рубинчик, разве не то же самое он всегда говорит в постели своим русским дивам: соитие — это праздник, подаренный Богом! Именно потому он останавливает их нетерпение, включает свет, подносит им вино или шампанское — чтобы освятить им этот момент, сделать его праздником!

— И до тех пор, пока мы будем праздновать жизнь и благодарить за нее Творца хотя бы по субботам, мы останемся евреями, несмотря ни на что! — сказал раввин и вдруг стал отбивать по своей трибуне ладонями какой-то ритмичный, как в рок-концерте, мотив и петь:

«Адом олам, ашер малахБетерем кол ецир нирва!

Леейт нааса вехефцо кол,Азай мелехшемо никра!..»

Зал подхватил песню, задвигался, застучал и захлопал в такт, и Рубинчик, который не понимал ни слова в этом псалме, вдруг ощутил, что его тело пульсирует и движется в ритме этой песни и ноги приплясывают вмеcте со всеми.

«В руки ТворцаВверяю свой духИ ничего не боюсь!»

— по-русски завершил свой гимн молодой раввин. — Все, евреи! Желаю вам веселого праздника! Гут шабес! — И направился к внутренней двери, которая была за шкафом с Торой.

Рубинчик торопливо ринулся за ним:

— Извините, пожалуйста!..

Раввин повернулся и посмотрел на Рубинчика поверх очков. В его веселых темных, чуть навыкате глазах было что-то знакомое, почти родное. И Рубинчик сказал открыто:

— Я собираюсь эмигрировать и хочу почитать что-нибудь об Израиле. Дело в том, что я…

И вдруг раввин, который только что был таким веселым и открытым, отшатнулся от Рубинчика и, вскинув руки, закричал:

— Как вы смеете?! Это провокация! Мы тут такими вещами не занимаемся!

— Это не провокация, что вы! — опешил Рубинчик и заверил раввина: — Я честно… Просто у меня нет никакой информации об Израиле, а я…

— Вон отсюда! Вон! — снова вскричал раввин, с каким-то даже чрезмерным, театральным гневом показывая ему на дверь.

— Подождите! Минуту! — негромко попросил Рубинчик и вынужденно признался: — У меня есть проблема другого свойства. С органами. И я хотел…

Но тут два великана грузиноеврея взяли его под локти и потащили из зала, говоря тихо, но грозно:

— Ыди, ыди, провокатор!

— Да я еврей, клянусь! — в отчаянии уперся Рубинчик, стараясь повернуться к раввину: — Я Рубинчик! Еврей!

Никогда в жизни он еще не выкрикивал свою фамилию в надежде, что именно она ему поможет. Наоборот, он всегда стеснялся ее и даже статьи свои подписывал ее сокращенным на русский лад вариантом.

— Тыхо! — сказали ему братья-великаны, легко поднимая его за локти над полом и неся к выходу. — А то обрезание сделаем, сразу станешь еврей!

— Да у меня есть обрезание! Показать? — психанул Рубинчик.

Но могучие братья уже вышвырнули его из синагоги прямо на улицу. И следом — его кепку, которую он обронил, пока они несли его.

Вся толпа евреев — все сто человек, которые толпились перед синагогой, — повернулись к нему и стали молча рассматривать его в упор, с брезгливостью и презрением в глазах. А один из них — какой-то молодой и лохматый, как хиппарь, и с гитарой с руках — даже насмешливо бряцнул по струнам, когда Рубинчик, выброшенный из синагоги, «приземлился» на все свои четыре конечности.