Русская эмиграция и гражданская война в Испании 1936–1939 гг.

Помню, как спустился я, летним вечером, в лощину меж Кастилией и Арагоном, где лежит маленький город Молина де Арагон. И, как повели меня в большое здание школы, где стояло терцио рекете Доньа Мариа де Арагон. Густые сумерки. Здание пустовало… Мы нашли воинов в нижнем сводчатом помещении. Из его угла доносился звук мерной приглушенной музыкальной речи. Это было моление, похожее на наш Акафист Божьей Матери. После я узнал, что воины рекете дали обет ежедневно молиться о спасении своей страны, от безбожной власти, и о том, чтобы Господь благословил их борьбу и их жизнь – для освобождения Испании. И, когда я вошел к молящимся воинам, моя молитва так легко соединилась с их молитвой.

Я увидел тогда, как обратясь в пол-оборота к ним, стоял в темном углу офицер, читавший молитвы. Это был каноник знаменитого толедского собора, пошедший добровольно в малую воинскую часть, затерявшуюся в горах Арагона. Для удобства он носил форму офицера. И был, действительно, небесным офицером – архистратигом отряда… Доброе, кроткое, спокойное лицо, сосредоточенный взор. Рядом с командиром терцио стоял его сын, двенадцатилетний мальчик в форме воина. Мать его отдала отцу, отдававшему свою жизнь за Испанию.

После была трогательная встреча с русскими воинами, и еще более яркое, чем раньше в моей жизни, ощущение возможности христолюбивого воинства.

Мне самому, Вы знаете, пришлось быть, одно время, земным воином… И вот, от этого моего белого воинства у меня не осталось воспоминаний белизны или памяти о христолюбивости. Я был совсем недолгое время моего земного воинства плохим воином, серым воином. Но уже тогда мелькали около меня образы христолюбивых. Но я их не видел, не осознавал глубины их и их христолюбивости, ибо ее не было во мне самом.

И потому, нередко я имел скорбное чувство, когда слышал, уже в изгнании, слова о «христолюбивом воинстве». И даже в церковных молениях это именование звучало для меня отвлеченно и, может быть, даже риторично.

Мне казалось, что воинство «христолюбивое» потонуло с Градом Китежем. «Взято на небо». А осталось только одно именование, некое услаждение слуха человеческого… Может быть, оскорбление слуха Божьего и ангельского. И мне хотелось молчать о христолюбивом воинстве.

Испания впервые мне дала почувствовать, что это такое – «христолюбивое воинство». В чем оно и как оно. Умом я все это мог понять и раньше… Ибо знаю всю библейскую историю и всецело верую ей.

Верую, что Дух Божий почивал на многих воинах и воинских вождях. Как на Давидах, выходящих на Голиафа не только с молитвой, но и с пращой. А после отсекающих голову Голиафу его же неправедным мечем. Меч – может быть – всегда есть «меч Голиафа». Но в руках Давида он делается Божьим мечом.

Помню и глубоко чувствую правду художественной интуиции Толстого, который вопреки своему нехристианскому рассудку создал образ христолюбивости не только в капитане Тушине и во многих безвестных русских солдатах, но и в главнокомандующем русскими армиями 12‑го года.

«Скажи, скажи дружок, – сказал он Болховитинову (Болховитинов только что ночью прискакал от дивизии Дохтурова) своим тихим старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубаху. – Подойди, подойди – поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?

Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано. – Говори, говори, не томи душу, – перебил его Кутузов.

Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что-то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что-то, но вдруг лицо его сощурилось, сморщилось, он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.

– Господи! Создатель мой! Внял Ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю Тебя, Господи. – И он заплакал».

Я помню, что говорил Филарет Московский на погребении сего Михаила Архистратига войска русского. Изучал жизнь Иоанны д’Арк и дивился истинным небесным откровениям, сопровождавшим жизнь удивительной девушки – воина – ребенка – вождя…

Но белая Испания мне открыла то, чего я еще не знал. И не чувствовал.

Эти средние испанские города, как Виттория, где Вы лежали, сраженный пулей в голову (Белый воин – с телом посиневшим и красной, от крови, головой – не символ ли России?). Рано утром, двигаются по этим городам люди в храмы. Прежде всего другого. Испанки в черных своих шалях, не в тех, что надели они на освящение церкви в Каспе, а в кружевных платках. Это меня удивило и возрадовало. Люди оцерковлены. С церковью слита вся их жизнь. Церковь – это не что-то «по себе», а верующие – «сами по себе» (вижу это состояние в Мире). Нет: Церковь с людьми и люди с Церковью. Вот что я сейчас же заметил в Испании и что меня возрадовало.