Русская критика

От внешних обстоятельств жизни героев Страхов переходит к внутренним. Всем известно, что люди различны, говорит он, по душе, по уму, сердцу, способностям и страстям. Чем крепче и определеннее натура человека — тем резче заметны его способности. Следовательно, для человека совершенно неизбежна не только борьба с обстоятельствами, но борьба с другими людьми, наконец, борьба с самим собой. В этой борьбе, конечно же, скрыт «источник многих горестей и радостей человеческой жизни» (4, 324). Но Страхов заметил, что «у новых людей нет этого источника. Они все похожи друг на друга» (о чем прямо говорит и сам автор, подчеркивая, что рассказывая о Лопухове он затрудняется обособить его от его задушевного приятеля Кирсанова). Чернышевский пишет о таком типе людей, которые нравственность, комфорт, чувственность и добро понимают «на один лад… все это у них выходит как будто одно и тоже» по отношению к понятиям, например, китайцев, но между собой эти люди «находят очень большие разницы понимания…». Например, для Веры Павловны существует разница между Лопуховым и Кирсановым несмотря на то, что сам писатель затрудняется в ее выделении. Но, говорит Страхов, эта разница существует только для Веры Павловны, для читателя же нет никакой разницы, как нет ее вообще между всеми лицами романа и между «новыми людьми, которые в нем действуют». В романе нет ни ссор, ни разногласий, нет никакой борьбы.

Установив и эту особенность романа, Страхов идет дальше по пути своего исследования. «Дело в том, — говорит он, — что человек не вдруг узнает себя и других, что самопознание и понимание своих отношений проясняются только постепенно» (4, 327). Но в романе «Что делать» нет и этого внутреннего движения в героях. С ними ничего не происходит, они являются «совершенно готовыми, вполне окрепшими и установившимися» (4, 328). Они не колеблются, не делают ошибок, не разочаровываются, не проходят испытаний, следовательно, не извлекают уроков. Им нечему учиться, а потому остается только учить других. «Счастливые люди! Счастливые люди!» — восклицает Страхов.

Н. Н. Страхов никогда не был ленив и поверхностен в доказательствах, а потому в статье о Чернышевском он, казалось бы «вдруг», обращается к мыслям знаменитых натуралистов, физиологов, изучавших природу человека со своей стороны. Мы же можем предположить, что он совершенно сознательно избирает такой путь доказательств, дабы прекрасно понимал, что имеет дело с материалистами, а потому аргументы ищет в очевидном материальном мире — у физиолога Рудольфи, рассуждающего о природе мужчины и его теле, а также о физиологическом устройстве женщины. В цитате, что дает Страхов воссоздается достаточно сложная картина: например, физиолог пишет, что женщина «при хорошем воспитании… превосходит мужчину в благонравии, кротости, смирении, терпении и незлобии, и раскрывает душевные прелести, помрачающие всякую телесную красоту». Есть и темные глубины, есть много поводов к нарушению гармонии в человеке. Но, констатирует Страхов, ничего этого нет у писателя Чернышевского в его романе о «новых людях». Другой физиолог, которого цитирует Страхов — немец Иоганн Миллер — в своем труде говорит о человеческом развитии, описывая три возраста: незрелый, половой зрелости и бесплодный. И опять-таки даже физиологической картины движения (развития) человеческой жизни совершенно не соответствуют герои Чернышевского: «не живши уже знают жизнь и обладают трезвостью мужества чуть ли не с двенадцатилетнего возраста» (4, 332). Эта неестественная заданность, это отсутствие движения жизни в героях Страховым отмечается со всей определенностью: «перед ними никогда не лежит безграничного поприща деятельности и мышления

; они с юных лет знают границы желаний и мыслей, знают, что и как ждет их впереди. Поэтому им никогда не случается горевать о том, к чему они не стремились, но что не достигнуто, жалеть о том, что

не удалось, оплакивать то, в чем были сделаны жестокие ошибки

; словом, им не приходится сознавать свои границы, видеть, что они такое, чем успели стать и чем не успели» (4, 332). Для самого Страхова это скорее трагично, так как он всю жизнь боролся за ясность и определенность личного самосознания и самосознания народного. Эти «новые люди», не знающие не только сомнений, но и собственной ограниченности, являются «готовыми» для жизни как Минерва из головы Юпитера. Они как-то ровно прокладывают себе дорогу — так ровно, что невозможны для них ни малейшие отклонения в сторону. Но для них невозможны и «избыток ощущений» и «порывы фантазии».